— Может, накручиваешь? — возразил тот. — Да, насколько я успел тебя узнать, подобное… погружение в эмоции не твоя натура, однако ведь, Гессе, будем говорить открыто — с каждым это однажды может случиться впервой, ты мог попросту…
— Влюбиться? Да. Вероятно, это и произошло, — согласился он спокойно. — Вероятно, именно потому все и протекало так тяжело; она лишь подлила масла в огонь. Воспламенила уже горящее. Подхлестнула лошадь в галопе. Однако дела это не меняет… Ну, что, Густав, как ты себе это мыслишь — «всыпать плетей» родственнице герцога и князь-епископа?
— Вот ведь влипли, — пробормотал тот, опустившись на табурет у стола, и сбросил с ладони волокна ткани рядом с булавками. — Что теперь? сажать в Друденхаус племянницу герцога?..
— Мы следователи Конгрегации, — отозвался Курт холодно, — разве нет? Если будет причина — и самого герцога тоже. Хоть Папу.
— Постой, — произнес Ланц устало, — давай все выскажем до конца. Для того, чтобы все это имело успех, мало одних булавок и прочей шелухи. Для этого нужен человек, обладающий определенными способностями. Одаренный особыми силами. Ты… Гессе, ты понимаешь, что это значит?
— Да, — усмехнулся он криво. — Что кельнский инквизитор спутался с малефичкой. Как же там было?.. «ведьмы производят бесчисленное множество любовных чар среди людей различнейших состояний, возбуждая любовь, доводя ее до любовного исступления и мешая им слушать доводы разума»… Не в бровь, а в глаз… Забавно, верно?
— Мне не до смеха, — перебил тот. — А если еще раз увижу тебя с «Malleus»'ом в руках — прибью на месте. Что же меня настораживает более всего, абориген — это твое тихое поведение. Ты в порядке?
— Если тебя это успокоит, я могу чертыхнуться и швырнуть вон тот кувшин в стену, — откликнулся Курт безвыразительно, и тот поморщился. — Теперь к делу, Дитрих. Идти надо немедленно, пока ей не донесли, что Беренику Ханзен увели в Друденхаус.
— Кто? — хмуро уточнил Ланц.
— Ее горничная, Рената. Кстати сказать, ее надо вязать вместе с… — Курт впервые запнулся, поперхнувшись начальными звуками имени, впервые ощутил острый укол в душе, впервые болезненно стиснулось что-то в груди — что-то, похожее на сердце. — Вместе с хозяйкой, — докончил он, отвернувшись от пристального взгляда Ланца, и поднялся; протянул руку к куртке, замерев на полдвижении, и выпрямился, разглаживая примявшийся рукав рубашки. — Убежден, горничная в курсе всех ее дел.
— Только ты с нами не пойдешь, абориген, — категорично предупредил тот. — Тебе там делать нечего.
— Боишься, сорвусь в неподходящий момент?
— Не знаю. Ты мне не нравишься; может быть, это всего лишь твой норов, а может, до тебя просто-напросто еще не дошло полностью все, что случилось… Не знаю, чего я боюсь и чего мне ждать, но к ней ты не пойдешь. Так или иначе — кто-то должен явиться с этой новостью к Керну раньше, чем мы запрем в клетку графиню фон Шёнборн.
— Как скажешь, — пожал плечами Курт, не оспорив его ни словом. — Если тебе так будет спокойнее. Я буду ждать в Друденхаусе.
Глава 14
Хозяйка, которую он попросил (почти велел) зашить снова порванный шов воротника, не посмела ни осведомиться об оплате своих услуг, ни справиться о судьбе своей племянницы, лишь смотрела снизу вверх, кивая на каждое слово, и нервно теребила полу платья. Попытка пробудить в себе жалость, согласно наставлениям Ланца, увенчалась крахом; однако примитивная бездушная справедливость по отношению к добрейшей матушке Хольц требовала того, чтобы ободряюще ей улыбнуться и как можно увереннее и мягче пообещать:
— Все будет хорошо.
Дожидаться результатов ее работы Курт не стал — вышел, в чем был, и шествовал по улицам Кельна в одной рубашке, вызывая косые взгляды горожан, под уже привычный шепот за спиной. Внутри так и осталась пустота, неподвижная и ледяная, стылая, словно осенняя лужа, неуместная на этой майской весенней улице; лед звучал в голосе, когда докладывал о случившемся Керну, лед был во взгляде, когда смотрел ему в глаза, в душе, в сердце…
Керн выслушал его мрачно, косясь с подозрением, глядя так, что, не сдержавшись, Курт выбросил устало:
— И это дело заберете?
Тот все так же хмуро вздохнул, отвернувшись, и указал на дверь: