— Не стоит этого делать, майстер инквизитор.
Он вздрогнул снова, повиновавшись без раздумий и сразу, опустив руку и поняв, что сидит, почти полулежит, на глубоком изогнутом стуле с подлокотниками. Очнувшийся мозг отмечал, что вокруг пахнет сыростью и землей, камнем с плесенью, под ногами шуршат по камню же мелкие песчинки; каждый звук разносился во все стороны, вверх, отдаваясь от близких стен и возвращаясь…
— Чей это подвал? — спросил Курт, помимо воли тоже говоря чуть громче шепота; впереди прозвучал тихий смешок.
— Вы быстро опомнились; Маргарет была права — вы сильный юноша.
— Прежде, нежели я смогу оценить вашу verba honorifica[162] по достоинству, я хотел бы знать, что происходит, кто вы и что я делаю здесь. Где «здесь», спрашивать более не стану — судя по моему положению и тому, как я тут оказался, вы мне этого раскрывать не намерены.
— И дерзкий, — докончил шепот; голос был неопределимым — явно мужским, однако сказать, человеку каких лет он принадлежит, Курт затруднялся.
Он затруднялся даже с тем, чтобы задуматься над этим, да и над многим другим тоже — думать было мучительно трудно, и ощущение это напоминало тот туман, что владел его сознанием месяц назад, когда его мысли, чувства, его суть были в руках правившей им женщины. Курт провел языком по нёбу, ощущая тень привкуса, оставшегося от предложенного ему питья и показавшегося таким знакомым; припомнилось «пиво по семейному рецепту», коим потчевали его год тому назад. Тогда, тому человеку, не удалось заставить его действовать по-своему; но теперь, кажется, доза была много выше, отсюда и неясность, нечеткость во владении мыслями…
Что это? Проверка? Маргарет засомневалась в его искренности? Почему? И кто проверяет? Для чего? Чтобы убедиться в том, что он не намерен написать на нее доноса? Глупо…
— Не столь уж глупо, юноша, — возразил шепот и, когда он вздрогнул опять — от неожиданности и испуга — пояснил: — Не упирайтесь. Я все равно увижу ваши мысли, прочту их, распознаю, пойму, соответствуют ли они вашим словам и делам. Евангельская истина о том, что можно узнать людей по их поступкам, не вполне соответствует правде; делать вы можете одно, но думать при этом прямо противоположное…
— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал Курт, стараясь владеть голосом, стараясь не позволить этому неведомому шепоту поселиться в его разуме; тот вздохнул.
— Вы задали их слишком много; кроме того, майстер инквизитор, вы ведь понимаете, что вы здесь в первую очередь для того, чтобы на вопросы отвечать.
— Меня опоили снотворным снадобьем, привезли неведомо куда, не позволяют видеть собеседника, я не знаю, что происходит; вот что я вам скажу: в такой ситуации у меня не возникает желания отвечать кому бы то ни было на что бы то ни было. По меньшей мере, это повод задуматься над доброжелательностью людей, поступающих со мною подобным образом, а отсюда неутешительный вывод: с какой стати я должен быть честным с теми, кто желает мне зла?
— Зла вам никто не желает; не смотрите на меня как на врага.
Он усмехнулся.
— Я не могу на вас смотреть — никак. Физически.
— Бросьте; ведь вы понимаете меня. Вы упертый человек, майстер инквизитор… Что же, придется мне сделать первый шаг и ответить на часть ваших вопросов. Что происходит, и что вы делаете здесь, спросили вы? Происходит, как вы весьма верно догадались сами, проверка — удостоверение в вашей искренности, в вашей правдивости. Вопрос о том, что вы тут делаете, оставляю без ответа, ибо ответ будет повторением только что сказанного. Еще один ваш вопрос был — кто я. На него я тоже не стану отвечать впрямую, ибо это не суть важно.
— А что тогда важно?
— Важно, — вкрадчиво пояснил шепот, — выйдете ли вы сегодня отсюда.
— Не слишком располагает к доверию, — заметил Курт; шепот засмеялся.
— Это я понимаю. Но ничего, доверие между нами установится несколько позже и будет — я далек от иллюзий — несовершенным. В этом мире вообще весьма мало совершенства. Я бы сказал, его вовсе нет — лишь намеки на него.
— Это я уже понял, — вздохнул он с болью и услышал такой же тяжелый вздох от человека напротив.
— Не стоит таить зло на Маргарет, юноша. Если вы оставите в стороне свое самолюбие и вполне понятное, но неуместное чувство оскорбленного мужского достоинства, если задумаетесь над произошедшим с вами спокойно, вы поймете, что в ее действиях сегодня не было ничего вредоносного. Так меня впервые видят почти все. Точнее, — снова тихий смешок, — слышат. Когда-то на вашем месте сидели многие.