Некоторое время сцена остается пустой. Затем из ворот кладбища выходят трое рабочих, за ними старая женщина и ребенок. Старая женщина и ребенок садятся на каменную скамью. Антон, Игнац и Альбин уходят и тут же возвращаются с деревянной лестницей. Они приставляют лестницу к стене. Один из них забирается по ступенькам и смотрит через стену на кладбище Оттуда ничего не слышно. Тот, что стоит на лестнице, поворачивается к остальным и закрывает лицо шляпой. Он спускается вниз, за ним поднимается следующий. Заглядывает на кладбище, оборачивается к остальным и зажимает нос пальцами. Спускается вниз. Теперь на лестницу хочет взобраться третий, но двое других ему не дают, они крепко держат его. Ребенок придвигается поближе к старухе. Трое рабочих стоят возле лестницы. Все, включая ребенка, надевают маски с изображением собственных лиц. Два брата и сестра медленно выходят с кладбища. Останавливаются на переднем плане. На них тоже маски. Фигуры образуют треугольник: Софи и Грегор стоят против друг друга на одном уровне, Ганс – чуть дальше, на заднем плане, почти под аркой.
СОФИ(обращаясь к Грегору)
А помнишь, братец, как ты сказал мне однажды: «Подставь ладонь», а сам потом плюнул в нее? Помнишь, как мы встречали тебя, когда ты поздно возвращался из города? Мы шли по деревне все вместе, но ты держался при этом так, будто у тебя в жизни с нами ничего не было общего. Это было время, когда мне нравилось ходить с тобой под руку. Но ты всегда прижимал к себе локоть и отходил еще дальше. Ты стыдился нас, твоих родственников, и потому все норовил откреститься. А что такого, собственно, в тебе было особенного? Лучше нас ты был всегда только в одном: ты умел говорить. «Да, говорить он мастер», – сколько раз мы слышали это от наших родителей (показывает на кладбище), и только сейчас я понимаю, что это не всегда звучало как похвала. Ты утверждал, что чувствуешь ответственность за нас, – но что ты такого для нас сделал? К дому ты отношения не имеешь, работаешь только на себя и для себя, и единственное, что ты за это время успел высидеть, это стол и стул. Но ведь ты сам говорил, что не заслуживаешь и стула, на котором сидишь, как не заслуживаешь взгляда из окна поезда, одеяла в постели, куска хлеба, – потому что ты не приложил к этому никаких усилий. И не ты ли говорил, будто все, что кажется тебе достойным воплощения в камне, тут же рассыпается в прах? Что вся твоя работа всего лишь жалкая халтура – и неслыханная дерзость: ибо Священные Писания уже все написаны и Священные Образы уже все запечатлены? Довольно тебе слушать только свой собственный внутренний голос, послушай, что тебе скажет другой. А скажет он тебе вот что: год твоей работы по здешним меркам меньше, чем одно движение руки, затыкающей пробкой бутылку, меньше одного поворота кофемолки, меньше одного тычка шариковой ручкой по кнопке кассового аппарата. Тебя здесь ни во что не ставят. Я тебя ни во что не ставлю.
ГАНС