А мы тем временем хлопотали в Екатеринбурге. Большая часть Верх-Исетского отряда резерва во главе с П. З. Ермаковым обеспечивала эвакуацию и охрану порядка в городе.
Несколько дней мне некогда было даже повидаться с родителями.
Только двадцать четвертого июля, часа в два ночи, еле держась в седле от усталости, подъехал я к воротам родного дома. На стук выбежала мама, отец дежурил на заводе. Язык мой едва ворочался:
— В амбаре лягу, мама, а ты меня чуть свет разбуди: уйдем мы нынче из города… Ежели просплю, от белых пощады не будет, так что обязательно разбуди… Вот заработок: пятьсот рублей… за два месяца… Себе возьми. Мне не надо… Только положи в седельную суму белье да полотенце. И не плачь, мама, вернемся мы, вот увидишь…
Последние слова я проговорил уже в амбаре и моментально заснул.
На рассвете мама тронула меня за плечо:
— Вставай, сынок, пора.
Я вскочил, торопливо ополоснул лицо, собрался в дорогу. Мама тихо заплакала, утирая глаза уголком платка.
— Ой, Санейко, сынок, даже с отцом-то не простился.
— Прощай, мама! Мы вернемся! Обязательно вернемся!
Через два часа наш эшелон двинулся по заводской ветке. Я высунулся из дверей вагона и, увидев на улице отца, возвращавшегося с ночного дежурства, взмахнул фуражкой:
— Тятя! Тять, до свидания!..
За разъездом Палкино наш эшелон остановился. Пехота заняла соседние сопки, а конники во главе со своим командиром Виктором Гребенщиковым двинулись к Решетам, в разведку.
Ермаков знал, что белочехи где-то уже совсем близко, но решил сделать попытку прорваться по главной линии в сторону Кунгура. Вместе с отрядом ехали некоторые работники обкома партии и областного Совета, а также члены Верх-Исетского ревкома.
Я был рядом с Виктором Гребенщиковым, когда разведка наша встретилась с нещадно пылившей по дороге телегой. В телеге восседал здоровенный детина. Он назвался местным подрядчиком и клялся, что ни в Решетах, ни на следующей станции — Хрустальной — «никого из военных нет».
Мы зарысили дальше. Въехали в Решеты. На улицах тихо, безлюдно. Вот уже середина села. И вдруг откуда-то слева с гиканьем вылетел казачий разъезд. Мы схватились за клинки, но казаки неожиданно рассыпались в стороны и переулками унеслись в лесок. По инерции отряд рванул дальше, выскочил за околицу. Открылось полотно железной дороги. На пути стоял вражеский бронепоезд.
— Назад! — крикнул Гребенщиков.
По нам ударила трехдюймовка, заработал вражеский пулемет. Кто-то впереди меня свалился с коня.
Мы подобрали двоих раненых и, помогая им держаться в седле, поскакали обратно.
Возвратившись из разведки, Гребенщиков доложил Петру Захаровичу:
— В Решетах казаки и чешский бронепоезд.
Ермаков молча выслушал этот доклад, поманил меня к себе и вместе с одним конником послал на разъезд Палкино.
— Там должны быть пушки из города. Передайте артиллеристам приказ — бить по линии железной дороги. Надо бронепоезд уничтожить или хотя бы задержать, — сказал Петр Захарович.
Мы пустились во весь дух. На разъезде и в самом деле оказались платформы с шестидюймовками. Неподалеку пыхтел паровоз.
Артиллеристы только что выпустили несколько снарядов по месту расположения нашего отряда и собрались отходить назад, к городу. Мы обругали, на чем свет стоит, щеголеватого военного, отрекомендовавшегося начальником артиллерии, и передали ему приказ Ермакова. Военный извинился за досадное недоразумение и заверил нас, что приказ Ермакова будет выполнен.
Мы поскакали назад. Но не успели еще вернуться к своим, как орудия возобновили обстрел сопок, на которых оборонялась наша пехота. Оказывается, комендант города Зотов и тот, кто отрекомендовался нам начальником артиллерии, изменили революции.
Благодаря этому чешский бронепоезд беспрепятственно подошел к Палкино и тоже открыл огонь по нашим цепям, а также заслону у моста через Исеть. Под прикрытием бронепоезда справа от дороги развернулась белоказачья часть. Для нас не оставалось ничего другого, как начать медленный отход к Екатеринбургу.
Отход продолжался до конца дня. Поздно вечером и ночью отряд отбивал атаки противника уже у городского вокзала, а в это время наши слесаря-умельцы во главе с Павлом Фидлерманом ремонтировали последний паровоз.
Часа в четыре двадцать пятого июля верхисетцы с боем прорвались через станцию Шарташ и ушли по главной линии на восток.
Тяжело было покидать родной город. Но верилось, что мы уходим ненадолго. В расклеенных на улицах листовках Уральского обкома партии и областного Совета говорилось: «Не падайте духом, товарищи, мы вернемся!»