Буровая вышка раза в два больше эксплоатационной. Она тщательно расчалена тросами, и на ней два деревянных балкона: один, называемый рабочими голубятней, — посредине, а другой — на самом верху, на сорокаметровой высоте. Буровая должна быть высокой для того, чтобы проще и быстрей поднимать и опускать в скважину длинные «свечи» — секции стальных бурильных труб.
Мы с Мирзой уже были здесь несколько дней тому назад, когда заканчивалось бурение. В тот день турбобур прошел уже последние метры, и рабочие должны были поднимать трубы.
— Поднимаем, поднимаем, не идет. Не понять, что-то держит, — говорил тогда молодой бурильщик в лоснящейся кепке, повернутой назад козырьком, — девятьсот метров вытянули, а больше не идет.
— А ну-ка, попробуйте вниз, — посоветовал Мирза.
— Уже пробовали.
— Еще попробуйте. Бош! — закричал Мирза. «Бош» на языке нефтяников означает «вниз».
Подъемник включили. Лебедка начала вращаться. Вниз трубы шли хорошо.
— Бас! — воскликнул, поднимая руку бурильщик в лоснящейся кепке.
Трубы, вымазанные глинистым раствором, начали медленно подниматься, но, поднявшись метров на десять, внезапно остановились, а кривая дриллометра, показывающая усилие на крюке кронблока, стала резко расти.
— Стой! — закричал бурильщик. — Опять шпион (он кивнул на дриллометр) много силы показал. Уже третий раз пробуем — и все так. Как будто там что-то держит.
— А где Ага Нейматулла? — спросил Мирза.
— Отдыхает. В будке.
— Зачем отдыхает! Будить надо.
— Подожди. Он два дня и две ночи от подъемника не отходил. Пусть поспит. Надо самим придумать, что делать.
Минут десять высказывались разные предложения и советы, которые сразу же браковались то бурильщиком, то Мирзой.
Наконец Мирза махнул рукой и проговорил:
— Нет, надо Нейматуллу будить. Десять минут пропало. Да пока мы приехали — еще десять минут. А за двадцать минут нефти было бы сколько? Ага Нейматулла!
Из будки вышел лысый человек лет пятидесяти с полузакрытыми глазами — не то улыбающимися, не то щурящимися от солнца.
— Нейматулла, не идут вверх трубы, здравствуй, — заговорил Мирза. — Вниз идут, а пробовали подбасить — не идут. Ты извини, что разбудил…
— Сколько метров осталось подымать? — спросил Нейматулла безучастно.
— 1730, — ответил бурильщик.
— Дай разрез, — так же равнодушно сказал Нейматулла.
Бурильщик принес большой лист бумаги, на котором был изображен геологический разрез земли в месте скважины. Нейматулла нашел нужную глубину, вздохнул и проговорил:
— Не на 1730, а на 1736 метрах глубины заело.
— Как ты знаешь? — удивился Мирза.
— Знаю. На 1736.
— А что случилось? — спросил бурильщик.
«Время состоит из дела и из разговоров», — подумал Нейматулла и вздохнул, чувствуя, что придется произнести довольно много фраз:
— Мы бурим как — вертикально или наклонно?..
— Наклонно, — отвечал бурильщик.
— Наклонно. Отверстие в земле получается круглое?
— Круглое, — отвечал бурильщик.
— Твои мысли несет ветром, Семен. Отверстие получается не круглое. Слушай. При наклонно направленном бурении трубы и турбобур скользят по грунту?
Бурильщик предпочел промолчать.
— Ну, скользят, — сказал нетерпеливый Мирза.
— Скользят и протирают в скважине ложбину. Отверстие получается похожим на яйцо. Вот теперь смотрите на геологический разрез. На глубине 1736 метров — граница твердого и мягкого слоя земли. Мягкий ниже, закрашен голубым, а твердый выше, закрашен…
— Закрашен синим, — сказал бурильщик.
— Ложбина в мягком слое вырабатывается больше, а в твердом — меньше. Получается ступенька. В эту ступеньку турбобур и упирается при подъеме.
— Для тебя земля стеклянная, правда, Ага? — спросил Мирза. — Ты все видишь, что под землей.
— Тебе сколько лет, Мирза?
— Двадцать четыре.
— Когда проживешь еще столько же — научишься лучше видеть с закрытыми глазами. Но мы слишком разговорились, и у нас может не остаться слов на завтра.
— А что все-таки делать? — спросил бурильщик.
— Поверни трубы градусов на сто восемьдесят и пробуй басить.
Поставили квадрат, повернули трубы и после двух, трех попыток колонна, влажная от глинистого раствора, начала подаваться…
Все это происходило несколько дней тому назад.
Сегодня нас встретил тот же Ага Нейматулла. Глаза его были, как и тогда, прищурены, хотя на этот раз выдался редкий для Баку облачный день.