Новый, тысяча девятьсот семнадцатый год начался для Измайлова неудачно.
Возвращаясь из разведки, он с товарищами наткнулся на вражескую заставу. В перестрелке Измайлова ранили. Товарищи с трудом вынесли его из-под огня и доставили в свое расположение.
Снова госпиталь, снова госпитальная койка и вынужденное безделье.
А вокруг творились такие дела, что душа рвалась на простор. В Петрограде скинули с престола царя Николая Романова. На митингах ораторы-большевики открыто призывали всех, всех, всех кончать кровавую империалистическую войну и заключать мир, «без аннексий и контрибуций».
Месяца через два Измайлова выписали из госпиталя и вместе с командой выздоравливающих направили в распоряжение штаба армии Юго-Западного фронта. Сюда, на этот фронт, перебросили к этому времени кавалерийские и казачьи части, в которых служили выздоравливающие.
В штабе армии получилось не так, как задумал Измайлов. Его вместе с другими передали третьему отдельному эскадрону, приданному тринадцатой пехотной дивизии.
Так, неожиданно для себя, Измайлов вынужден был распроститься со своим Сунженско-Владикавказским казачьим полком, куда его в начале войны зачислили по приписке, по месту рождения, и перейти в обычную кавалерийскую часть.
Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года Измайлов в составе третьего отдельного эскадрона находился на Румынском фронте, в развилке между реками Дунай и Серет.
Война приняла позиционный характер. Пехота забралась в окопы и крепко держала фронт на месте. Кавалеристам в такой войне делать нечего. Им предложили спешиться и занять окопы наравне с пехотой.
Лошадей отправили в тыл, за несколько километров от передовой линии, пролегавшей в низине, кое-где пересекаемой почти непроходимыми болотами.
Метрах в трехстах-четырехстах, а подчас чуть ли не вплотную с русскими, тянулись окопы германской армии. В них солидно, с возможными удобствами, обосновались солдаты баварского корпуса.
Рядом с баварцами, как раз против безлошадных кавалеристов, сидели в окопах солдаты только что прибывшего на фронт нового соединения.
Разведка еще не успела установить ни состава, ни численности, ни наименования этой воинской части.
Перед русскими и германскими окопами густою стеной тянулись проволочные заграждения в два, три, а то и пять рядов.
На румынском фронте — левом фланге русских армий — еще недавно шли тяжелые бои. Германские войска стремились прорвать здесь фронт и зайти русским в тыл. Еще и сейчас, хотя сражения уже стихли, кругом дымили пожарища. Клубы бурого дыма обволакивали всю местность.
Сосед Измайлова по окопу, разбитной украинец Яков Масенко, непомерно длинный, худой, жилистый солдат с копной русых волос на голове и такими же пышными усами, чертыхался, кашлял и отплевывался, вытирая рукавом старенькой шинельки выступавшие на глазах слезы.
— Вот гадина! Никак собирается выкурить нас отсюда..
Измайлов усмехнулся.
— А ты что, хотел избу здесь поставить, старуху сюда выписать?
Масенко не ответил на шутку товарища. Он вздохнул и отвернулся в сторону. «Не до шуток, брат!» — чувствовалось в унылой позе солдата.
Настроение у окопных сидельцев было мрачное.
— Зря проливаем кровь! — начинал обычно какой-нибудь истосковавшийся по дому, по жене и детям солдат.
— Знамо дело, зря! — сейчас же откликался другой. — За что воюем? Ты мне скажи, за что воюем? — с горечью спрашивал он товарища.
На фронте наступило затишье. Не было слышно даже пулеметной дроби. Солдаты почти не стреляли. Но фронт продолжал жить своею сложной жизнью. По ночам за проволочные заграждения уходили разведки, выставлялись, как положено, секреты и часовые.
Однажды под вечер в окоп к кавалеристам спрыгнул незнакомый человек в солдатской шинели.
Часовой вскинул винтовку.
— Кто идет? Стой! — крикнул он и увидел солдата автомобильной роты.
— Свой, браток. Не шуми! — послышался спокойный голос незнакомца. — Веди к солдатам… — сказал он часовому и деловито прошел вдоль окопа.
В дальнем углу перехода незнакомец вынул из кармана вместительный кисет.
— Закуривай, братцы! Питерский! — предложил он обступившим его солдатам.
Солдаты охотно скрутили цигарки и затянулись ароматным дымком.
— Питерский, говоришь, табачок? — спросил Масенко.
— Питерский…
На незнакомце была такая же, как у всех, серая шинель и кожаная шоферская фуражка с кокардой. Судя по знакам на погонах, солдат служил в автомобильной роте.
— Откуда? — спросил гостя оказавшийся поблизости Измайлов.