И тут же, в порту, на вспомогательном крейсере «Алмаз», заседает комитет большевиков и ревком Одессы. Среди членов ревкома — посланец Центрального Комитета партии — Володарский.
— Терпеть дальше нельзя! — говорит он. — Центральная рада стала очагом контрреволюции на Украине. Она губит завоевания Октября!
— Выступаем завтра! — решает ревком.
В ночь на четырнадцатое января рабочие Одессы восстали против центральной рады.
Красногвардейцы дрались с гайдамаками за штаб военного округа. Мала-Птаха с матросами только что захватил вокзал. Ему помогали железнодорожники. Паламарчук с отрядом матросов с миноносцев затерялся в переулках за городским садом, выбивая вражеских солдат из города. Ахтырский полк закрепился на телеграфе и телефонной станции, захватив ближайшие к ним кварталы города.
Напор Красной гвардии, солдат и матросов был силен. Гайдамаки не устояли. Они бежали из города.
Утром четырнадцатого января ревком объявил:
«Власть в Одессе перешла к Советам рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов».
Прошел первый день.
Заводы слали в ревком делегатов.
«Красногвардейские отряды к бою готовы», — говорили делегаты.
А через день на заре к городу подошли свежие части гайдамаков. Центральная рада прислала помощь.
На город поползли бронемашины. За ними двигались цепи гайдамаков. Ухали пушки. Рвались снаряды. Орудийный огонь усиливался. Воздух звенел от беспрерывных взрывов. Центральная рада решила подавить «мятеж большевиков» одним ударом.
Красногвардейцам пришлось туго. Они стали отходить к предместьям города. Ревком выпустил воззвание:
«Все, кому дорога революция, должны открыто и честно стать на сторону часовых народной власти — Советов рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов!»
III
К вечеру пятнадцатого января в Одессу пришел минный заградитель «Николай».
Только войдя в гавань, команда поняла, что в городе происходит что-то необычное. За Одессой грохали пушки, трещали пулеметы. На берег съезжали матросы, строились в ряды и молча, сосредоточенно и даже несколько угрюмо поднимались в город. Без песни, без шутки, без обычного гомона и шума.
В порту стояли суда Черноморского флота: линейные корабли «Синоп» и «Ростислав», крейсер «Алмаз», миноносцы «Жаркий» и «Зоркий» и другие.
На трех судах развевались красные флаги. На четвертом — старый, андреевский. Еще на двух — желтые с голубым — украинских националистов.
Заградитель «Николай» горделиво нес на своей мачте красный флаг.
На крейсере усиленно сигналили, передавая на суда распоряжения, принимая донесения и запросы. Катера подходили и отходили от крейсера, беспрерывно доставляя на борт корабля представителей заводов и армейских частей.
Командир заградителя, а с ним секретарь судового комитета, фельдшер Водзянович, сошли на берег и узнали: красногвардейцы бьются с гайдамаками. Матросы на стороне Красной гвардии, помогают.
Вечером сражение утихло. Гайдамаки оставили город. Команду минного заградителя отпустили на берег размяться.
Молодость остается молодостью. Чуть только утихла перестрелка и перестали ухать пушки, военфельдшер Водзянович с весельчаком, любимцем команды минером Милевским и еще одним матросом с «Николая» пошли к знакомым девушкам-сестрам.
— К трем сестричкам! — как называл их минер.
Девушки — дочери старого одесского капитана — жили в конце Херсонской улицы, довольно далеко от места стоянки заградителя.
Старшая сестра, Мария, была просватана за красавца минера. Милевский волновался. Судьба невесты беспокоила его. Он захотел навестить ее, узнать, все ли в порядке в доме старого капитана.
Минер увлек своих друзей, и те пошли с ним.
Ни ночь, ни только что утихший бой не смутили моряков. Как отказать товарищу. Невеста тоже ведь волнуется, ждет, что с ее милым минером.
Поднялись по Военному спуску. Ни души. Вышли на Гаванскую. Никого. Тишина… Впереди на мостовой маячит одинокая фигура. Подошли ближе, видят — матрос, рядом еще один — патрульные. В руках у патрульных винтовки.
— Стой! Кто идет!
— Свои, моряки!
— Пропуск?
— Какой пропуск?
— Пропуск!!!
— Никакого пропуска не знаем! — крикнул военфельдшер. — Не видишь, моряки гуляют!
Пришлось фельдшеру отдуваться за троих. Ни Милевский, ни второй матрос не издавали ни звука, будто их и не было здесь.
— А ну, давай сюда! — закричали патрульные.
Подошли.