Мы заходим в магазин с вычурными колоннами. Поднимаемся в сторону ресторанов.
— Я голодний, — он смеётся.
Мы садимся за столик. Как же волнующе пахнут его духи! В этом аромате есть и философия, и знания языков, и манящие страны. Он хочет скоро поехать во Францию: он был много, где, но там — ни разу.
Я снова спрашиваю его о феминизме в Габоне. Феминистки победили. Его мама — врач. Работает в США. Папа — преподаватель физики в колледже, тоже в США.
Маме было настолько некогда следить за Джаспером, когда он был маленьким, что она приучала его с пяти лет самому подбирать себе одежду. Это вошло в привычку. Поэтому он начинает каждое утро с подбора костюма. У него сейчас 13 костюмов. Сегодня — серый — к шляпе. И бордовый галстук.
— Quelle traditions de ton pays aimes-tu4? — спрашиваю его (вдруг мама с бабушкой не во всём ошиблись).
Он не любит традиций. Но… Мужская одежда: есть стереотип, что африканцы носят набедренные повязки. В их стране длинные белоснежные одежды — то, что традиционно носят мужчины. Это символ чистоты, мира. А ещё такую одежду делают из легчайшей ткани — в этом не жарко и не холодно. Хотя здесь, конечно, такое не наденешь. Особенно, в минус 20 градусов.
Сапфировый оттенок неба. Месяц — перышко. Чёрные ветви. Как небо выглядит в это время в Габоне?
Посадив меня в такси, Джаспер протягивает мне что-то и очень настоятельно советует прочитать это.
Машина едет. Я держу острый квадратный предмет. Полоска света, темно, снова полоска света. Но я всё же успеваю прочесть то, что написано на этом предмете: «Madame Bovari». На книге — еле уловимый аромат его духов.
***
— Он африканец? — моя тётя только что выкурила сигарету, и её настроение становится все более шутливым. Надо уходить: загостилась, время… Но она продолжает:
— У Африки один секс на уме. Кстати, как он?.. ну, ты поняла.
— Мы не… Не знаю, смогу ли я его когда-нибудь поцеловать. Он… — я будто снова ощутила волнующий аромат его духов. Утончённый, как он сам.
— Покажи его фотографию! Фу, тощий! — тетя брезгливо отдернула руку от телефона.
На экране телефона — Джаспер Ной Демба Тендаджи. Кожа древесного цвета. Шляпа. Голубой костюм. На другой фотографии он в сером костюме. Белая рубашка оттеняет его лицо, делая светлее. В нём изящно всё! Он — возвышенный, не такой, как другие. Его глубокие чёрные глаза — всегда грустные, как у моей мамы. И даже брови чем-то напоминают мамины. Его глаза всегда смотрят в небо. Когда тётя заговорила о сексе, она, словно осквернила что-то для меня.
— Бросай его первая! Он … как бы это сказать, не хочу матерное слово при тебе, — тётя отряхнула сигарету в пепельницу и задумалась:
— Не знаю, как сказать. Просто чувствую. Он такое тебе сделает…! А я ненавижу всех, кто делает зло моей семье! — она ушла в комнату, мы заговорили на другую тему.
Надо ли её слушать? Вечером, заливаясь слезами, пишу гневное сообщение тёте: «Кто ты такая, чтобы советовать мне в личной жизни?! Я не собираюсь жить, как ты»! Но это не успокаивает. Мне всё равно тревожно.
Джаспер сказал, что любит меня. Это было вчера в итальянском ресторане. Он прошептал мне на ухо:
— Tu as le cœur innocent5, — а потом добавил, что не встречал девушек, подобных мне.
Неужели я люблю взаимно? Мы будем вместе?
Тревожный цвет яблони
Всё тревожное в нашей семье случается, когда цветут яблони. В понедельник бабушка видела сон: её мама печёт пирожки и даёт ей. Пирожки — годы жизни, которые ей ещё предстоит прожить? Тогда сколько там пирожков: кажется, их было семь? С каждым днём она слабеет: и вот уже не может приподняться на кровати. Но, как-то в субботу, ударив кулаком по табуретке, бабушка чётко произнесла, собрав последние силы:
— Ещё пять лет проживу!
До ста ей не хватает восьми лет. Столько она не сможет. А вот пять — вполне! И врач так сказал, когда осматривал её.
В ту ночь я ушла на городской праздник. Бабушка впала в агонию. Это длилось с вечера до трёх часов ночи.
— Даша пришла? — спросила она. И через некоторое время добавила, взяв мою маму за руку:
— Ты — хорошая дочь, — успела сказать она перед тем, как её сознание отключилось. Её тело ещё долго боролось: бабушка вздрагивала, её губы бессвязно шевелились. Но это был конец.
— В смерти вашей мамы не виноват никто: ни вы, ни ваша дочка. У вашей мамы было слабое сердце, — голос врача в коридоре. Тревожные шаги мамы. Свет.
С детства мне говорили: если сделать что-то не так, бабушка умрёт — у неё слабое сердце. Этого никогда не должно было произойти. А если произошло бы, виноваты мы с мамой: не уберегли. Но это произошло. Хуже всего то, что приближались выпускные экзамены.