Выбрать главу

Какая тогда радость овладела мной! Ведь никогда не беседовала с близкими — маме и папе я в силах лишь нашёптывать мысли. И поняла, что брат тоже не рождался, раз завёл со мной беседу. И уже порывалась обнять и расцеловать его, как злобный голос тут же остановил:

— Сдалась ты мне. Я по делу. Если хочешь, можешь поглядеть, что совершу. Будет очень интересно.

Ноябрь поспешил предостеречь:

— Не нужно, дитя! В нём ненависть к тебе.

Я на то сказала лишь:

— Вот и расспрошу, отчего он со мной так недобр. Не бойся за меня!

Однако брат не спешил отвечать, когда я спросила, даже не посмотрел в мою сторону. С блестящими глазами — неужели от подступающих слёз? — глядел на Ноябрь, который вдруг почернел, погрустнел.

— Старый добрый Ноябрь! — всплеснул руками брат и решительно подошёл к последнему месяцу осени, понурившему голову. — Чего это ты невесел? Совесть о себе дала знать? Вспомнил, наконец, о том нерождённом мальчике, которому хотел подарить свои силы, только не успел? И сделать своим проводником по человеческому миру? О, как же ты истосковался по жизни людей! А как там твои другие двенадцать братьев-месяцев? Всё в порядке? Июнь как? Никогда ещё его не видел, шустрый такой, умудряется скрыться за секунду! Как… Декабрь?

Ноябрь окинул брата таким холодным взглядом, что даже на мне всё покрылось инеем — не то что на моём любимом горьком враге. Брат закоченел и примерз к земле, не в силах сдвинуться с места.

— Ах ты, значит, какой! — с отчаянием закричал брат. — Ещё хуже, чем я думал!

— Не ожидал, что последний месяц осени, самый суровый и холодный, способен творить холод? Не ожидал, что ссориться со мной ни к чёрту? Вот и стой! — сказал Ноябрь и бросил брата там, у засыпающей берёзы.

Я стояла, не в силах пошевелиться, как и брат. Не знала, верить ли этому месяцу, или вовсе он этого не заслуживал. Мой любимый горький враг поведал о вещах столь ужасных, что сперва в голову не пришло ничего иного, кроме того, что озлобленным он стал из-за Ноября. Выходило, Ноябрь хотел сделать брата половинкой своей души, но время его опередило — брат не родился… А Ноябрь… а Ноябрь не помог ему выбраться из тьмы, а ведь мог, мог позвать его в этот мир с первой же секунды! Вот и осталась тьма в душе бедного брата навечно, поселилась в ней, стала его чувствами править! А Ноябрь вину чувствует – вот злится.

— Идём поскорее в дом, — сказал осенний месяц, окинув презрительным взглядом поверженного недруга.

— Не бойся, ему этот лёд ни в жизнь не растопить — он сам как лёд внутри.

Месяц хотел было взять меня за руку, но я отшатнулась, упрямо мотнула головой и спросила сквозь слезы, ни сколь не заботясь о том, что голос звенит разочарованием:

— За что ты так с ним? Что он тебе сделал? Что…

— Не нужно меня воспитывать, слышишь? С чего бы тебе его защищать? Какой он тебе брат, если по его вине ты незаслуженно лишилась жизни? — осадил Ноябрь. Но я-то сразу заметила, что суровость — ложная. Ведь взгляд был вовсе не злой, а виноватый. И месяц не выдержал: — Я… это я во всём виноват…

Я почувствовала, как внутри меня солнечные ёжики сжались от ужаса: неужели правда?

Ноябрь ещё раз окинул взглядом окоченевшего брата, что лишь беспомощно сжался, обнимая себя за плечи. Посмотрел и на меня. Такой боли в чьей-то душе я никогда не видела! Даже в душах мамы и папы. Боль была красной и бесформенной, с грозными глазами, в которых плавали обрывки тьмы... Такая жуть, что даже рассказывать не хочу, не нужно это!

— Вы, ты и твой брат, должны были стать самыми великими людьми света! Самыми светлыми, самыми добрыми, самыми умными. Вот поэтому Судьба нам за вами приглядывать и велела…

Знаешь, сестрёнка, он говорил, а я всё думала, какая она — эта Судьба? Ни разу ее не видела. И придётся ли? Жалко, но, думаю, что нет: это же настолько великая сила! Не каждому на глаза покажется, только самому достойному. Ещё Ноябрь рассказал, он и его одиннадцать братьев когда-то людьми были, а Судьба их себе в услужение взяла. Исключительно за достоинство, которое уже и не сыскать. Утомился Ноябрь от долгой службы, захотел к жизни обыкновенной вернуться. Но Судьба позволила ему это лишь при условии, что доведёт он до рождения человека хорошего и обережёт его от напастей.