Не исключено, впрочем, что Маша увлеклась чтением и не ждала его целенаправленно. Тогда все обойдется несколькими упреками и парой колкостей. Они поужинают вместе, и Иван поделится с ней одной своей идеей. Еще в обед, в типографии, ему страшно хотелось рассказать ей о новой задумке, но телефон предательски угас в тот самый момент, когда он набирал номер. А по пути домой Иван наскочил на Костю и коньяк, и последовал за ними, словно колесо, что оторвалось от брички и летит в кювет.
— Ау, Маш? — несмело позвал Иван, осторожно подселяя свое пальто к розовой болоньевой куртке. — Ау?
Тишина обиженно глянула на него из спальни и отвернулась.
— Я вам денежки принес, за квартиру, за январь! — весело процитировал Иван. Его провинившийся ум всегда выдавал череду каких-нибудь глупостей, никак не относившихся к обстоятельствам, но немного смягчавших напряженную обстановку. — Ау? Кто сказал «мяу»?
Из комнаты послышалось едва уловимое шуршание, и опять все стихло. Иван раздвинул бамбуковые шторы и просунул голову между бряцающими палочками, сверкая глуповатой, приправленной коньяком улыбкой.
Маша сидела в кресле из зеленого флока, величественно выпрямив спину. Как многие женщины высокого роста, обычно она сутулилась, подсознательно желая казаться более хрупкой. Но в моменты ссор всегда выпрямлялась, отчего становилась гораздо выше Ивана. На крупных ярких чертах ее лица запечатлелась глубокая печаль. Пожалуй, даже слишком глубокая для той причины, которой она была вызвана. Если бы тоска Сары Вудраф была настолько же выразительной в тот момент, когда Чарльз Смитсон нашел ее в семейном отеле Эндикоттов, он не стал бы медлить с признанием до утра и, возможно, не потерял бы свою возлюбленную навсегда.
— Машуня, я пришел, — сообщил Иван и вышагнул из бамбукового дождя с победным видом, словно конферансье в конце удачного концерта из-за кулис. — Ты рада?
Она швырнула в него яростный взгляд и разомкнула надутые губы, чтобы сказать что-то резкое, но передумала, гордо отвернулась к окну и процитировала наигранно патетическим тоном:
Пробило десять. В доме тишина.
Она сидит и напряженно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна,
Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!
(Героиня цитирует отрывок из стихотворения Э. Асадова «Обидная любовь».)
Обрадованный неожиданным прощением, которое прозвучало в этом родном, низковатом и оттого глубоком голосе, Иван бросился на пол перед креслом и погрузил лицо в полы ее халата, пахнувшего луком, жареным до корочки мясом и, отдаленно, стиральным порошком. Ему повезло. Сегодня, должно быть, выпал один из тех замечательных волшебных вечеров, когда Маша находилась в игривом расположении духа. Еще немного она поиграет в уязвленное самолюбие, а потом станет шутить, увлеченно рассказывать о том, где была, и показывать в лицах тех, кого встретила за этот долгий день их разлуки.
— Ванька, встань-ка!
Иван получил болезненный щелчок по макушке, но остался неподвижным.
— Не встану. Соскучился.
— У Верки был, а коленок не натискался?
— Статьи тискал, очерки тискал, Верку — не тискал! И вообще, чего ее тискать, она старая.
— Ах, ты ж скотина! Она на три года меня моложе!
Иван поднял хитрое лицо и теперь получил щелчок по лбу.
— Чем это ты так пахнешь? Мяско на ужин?
— А что, Верка больше не кормит своих хахалей?
— Машуня, я был у Костика. Мы выпили немного, поговорили.
Она помолчала, шевеля ногой так, что его голова раскачивалась на коленях, как неваляшка. Потом сказала:
— Я знаю, что у Кости. Я его Любе звонила еще в семь.
— Причем же тут тогда Верка?
— А притом. Ты мог быть и у нее. Гипотетически.
— По лбу ты меня треснула совсем не гипотетически.
— А ты не заслужил? Через три дня наша свадьба, а ты даже не вспомнил, что сегодня после работы должен был идти со мной за платьем.
— Ах ты черт!
Иван прикусил губу и устремил на нее снизу-вверх умоляющий взгляд.
— Как же это я забыл!
— Как-как, как всегда. Рюмка коньяка, и понесся Ваня по кочкам.
— А что же теперь делать?
— Теперь — подбирать туфли под то дорогущее платье, которое я выбрала без тебя.