"Так вот он какой", - подумала я, когда Костя в первый раз читал эти стихи Гумилева. "Да, он и такой тоже", - думала я всякий раз потом.
Обиднее всего, когда те люди, которые вроде бы и любят его - фаны "Алисы", - в своем представлении упрощают его, видят в какой-то одной плоскости, в одном-двух цветах вместо всего спектра, даже если это красный и черный - цвета "Алисы".
Фаны во времени тоже меняются. Но пугает как раз то, что перемены, на мой взгляд не к лучшему. Новая генерация посетителей концертов (и не только алисовских) меня откровенно пугает. Жизнь заставляет и Костю задумываться об этом.
После июньских концертов 1991 года он позвонил мне, и мы долго пытались вместе найти ответ на вопрос: что происходит в Питере? На этих концертах в зале постоянно возникали жестокие драки. Вынуждены были вмешиваться омоновцы. Костя не раз останавливал выступление. "Красно-черные" фаны "Алисы" говорили, что в зал приходят парни из молодежной группировки, которых зовут "нациками" - производное от "наци", "нацист" - и "мочат" "красно-черных". Драки были и на целом ряде московских концертов. Что происходит? Наверное, то же, что и во всей стране. Взрослый мир, перелаявшийся, брызгающий слюной, проецируется на мир детский. Во взрослом мире - нашисты, родовцы, красно-коричневые, монархисты, анархисты, демократы, либералы, радикалы - и ненависть, ненависть, ненависть… В детском мире - красно-черные, нацики, серпы, мужики и т.д и т.п. И опять ненависть, ненависть, ненависть…
Любовь и добро, боль и нежность никак не находят дорогу к омертвевшим сердцам. Ненависть, ненависть…
Иногда я впадаю в смертный грех уныния. Я думаю: ну вот хотя бы те, кто днями жил возле могил Богословского кладбища, кто проливал тонны слез после гибели Вити Цоя - ведь, значит, они любят его песни. Значит, они что-то поняли. А если поняли, то не логичнее было бы энергию, затраченную на демонстрацию своей скорби, что само по себе как-то не очень… - настоящая скорбь чурается людских глаз, горе ищет уединения… - если бы они эту энергию затратили на то, чтобы сделать пусть маленькое, но реальное депо… Ну, не знаю… хотя бы на том же кладбище помочь навести порядок. Или утешить кого-то из своих же друзей… Вокруг ненависть, ненависть…
Ребята, давайте убьем дракона в себе! Давайте не только прыгать у сцены и показывать "козу", но и следовать тому, что почерпнуто из песен Цоя, Гребенщикова, Шевчука, Кинчева, Бутусова и многих других…
- Очень хочется стать святым, - сказал мне однажды Боб, Борис Борисович Гребенщиков.
Костя никогда не говорил, кем и каким ему хочется стать. Он поет. Любит. Презирает. Оплакивает друзей. Гуляет с детьми. Пишет альбомы. Читает книги. Ловит рыбу. Ездит на гастроли. Думает. Сомневается. Одним словом - живет… Он не стремится к святости - знает, что это ему не дано. Правда, не раз нахально заявлял, что считает себя "всего лишь недостойным братом Иисуса Христа". Всего лишь братом сына Божия! Однако…
Богоискатель? Богоборец? "Глазами в облака да в трясину ногой"… Не помню, у кого из наших русских писателей я вычитала слово "святозверь" как характеристику русского человека. Помню зато, какой восторг это определение вызвало у Кинчева. Святозверь. Мне кажется, что при всей многогранности, противоречивости, сложности его натуры и его творчества "загадка Кинчева" не есть загадка. Все дело в том, что ему просто неведома любовь платоническая. Кинчев в творчестве своем - воплощенная чувственность.
В его интервью мелькала странная на первый взгляд фраза: "я не христианин". Притом, что он говорил о Слове Христовом, о том, что он "всего лишь недостойный брат Христа". Но я понимаю, почему он так говорит. Это - не отречение. Но он чувственно любит землю, небо, солнце, леса, людей, зверье, облака, дожди - все, все, все… И даже… Бога… Только не надо путать слова "чувственный" и "эротический", "сексуальный". Его любовь "сродни ереси", по очень тонкому наблюдению над природой любви на Руси у Башлачева. Мережковский в "Христе и Антихристе" на протяжении нескольких книг говорит нам об этой давней попытке примирить дионисийский культ с жертвенностью и аскезой христианства. Такое впечатление, что Кинчеву это удалось, но в отличие от своих предшественников - и реальных, и литературных - он не раздираем этими двумя устремлениями. Напротив - в нем они слиянны и неразделимы. Поэтому в любые времена ему найдется, что делать, и будет, что сказать.
Конечно, его порой заносит. Но ведь, как сам он не раз подчеркивал, "Алиса" - это ветер". А ветер по древним поверьям - это не только свобода, порыв, мятежность. Ветер - некое "транспортное средство" для магических сил: именно по ветру переносились чары, колдовство. На ветер нашептывались заговоры.
Любая война, кроме войны добра со злом, когда-нибудь кончается. После того как закончилась война, объявленная Кинчеву государством, настало не менее трудное время. Может быть, кто-нибудь и не согласится со мной, но мне кажется, что быть героем легче, чем просто жить и работать.
Последние годы Костя тем и занимался - жил и работал. Работал даже в те три августовских дня, когда живая цепь стояла вокруг Белого дома в Москве. Две ночи подряд он пел защитникам свои песни.
- Мы там с Гариком Сукачевым…
За годы, минувшие с 87-го, в свет вышли три альбома. Сыграны десятки концертов. Написаны новые песни. Произошли большие изменения в его семейной жизни.
Пару раз за время нашего знакомства мне приходилось слышать от Кости фразу "Влюбились мы…" Но у меня ни разу не возникало и мысли, что это повлечет какие-то серьезные изменения в его жизни. Но вот однажды Кинчев приехал ко мне с одним питерским музыкантом. Этот музыкант стал спрашивать у меня совета: он хочет развестись с женой, потому что полюбил другую женщину, разводиться ему или нет? И, кивая головой в сторону Кости, сказал:
- Я вот Доктора спрашиваю, а он мне ничего посоветовать не может…
- А что я тебе скажу, я сам в таком же положении, - вдруг ответил Костя.
И я поняла, что дело серьезное. Потом, когда мы познакомились с его избранницей, он сказал мне: "Люблю я ее…" Не "влюбились мы" - "люблю".
Теперь у Кости новая семья, родилась дочь. Поначалу он пугал всех, что назовет ее Алисой. Слава богу, не назвал. Хотя имя дал дочери, конечно же, со смыслом и не без вызова:
- Вера Кинчева - а? Каково!
Все это не мешает ему при каждой возможности видеться с сыном - Женькой. Ну что ж… Это ведь такая штука, как любит говорить Петя Самойлов, - жизнь. Всякое случается.
За эти три года произошли изменения и в составе "Алисы". Ушли Кондратенко и Шаталин. Потом Шаталин вернулся. И Кинчев взял его в группу снова, несмотря на то, что работал уже с другим гитаристом - Игорем Чумычкиным, которого порекомендовал Косте Юра Наумов, ныне пребывающий в Штатах. Место Кондратенко занял Андрей Королев. Были и не явные - скрытые, тайные дезертирства.
Когда я увидела несколько выступлений молодой группы "Время любить", где "по совместительству" на барабанах сидел Миша Нефедов - ударник "Алисы", то спросила его:
- Слушай, Михаил, мне показалось или нет, что тебе в новой группе гораздо интереснее, чем в "Алисе"? У меня такое ощущение, что в "Алисе" ты будто "отрабатываешь", а во "Времени" как раз работаешь, получаешь от работы удовольствие?
- Откуда вы знаете? Как вы догадались, Нина?
- Просто это заметно.
- Мне интереснее та музыка, которую делают во "Времени любить". Та музыка, что мы теперь играем в "Алисе", - не моя…
Этот разговор у нас случился давненько. Надеюсь, теперь все не так. Да и где теперь группа "Время любить"?
За последние три года не просто происходили те или иные события, менялась психология, менялось отношение к делу. Концерт, подобный тому, в Линна Халле, в 87-м, теперь немыслим. И не потому, что группа вступила в общество трезвости. Просто появилось чувство ответственности за свое дело. После концерта каждый волен делать что хочет. Перед концертом - сухой закон, нарушители которого строго караются. Прошли времена, когда слово репетиция было не самым часто употребляемым в лексиконе группы. После некоторого перерыва я побывала на одном из концертов "Алисы" и была приятно удивлена не свойственным ей прежде профессионализмом. Сказала об этом Косте.