Бабушка Вера, мама моей мамы, умерла в тридцать пять лет от водянки — видимо, последствие отравления. Василий женился на девушке, бывшей у них прислугой. Той некуда было податься: она, влюбившись в какого-то красавца, была на пятом месяце. Василию было тогда сорок, ей — двадцать.
За эти годы он не стал красивее и по-прежнему говорил «она пошел», «он пошла». А за честный и добросовестный труд мало кого любят женщины. Короче, мачеха его не любила. Внешне она была настоящей ведьмой, рыжая, конопатая,
с зелеными глазами и тонким носом, загибавшимся в конце крючком. Это бы все ничего, но она была еще и злая как ведьма из сказок. Мою маму она заставляла стирать с пяти лет ее одежду — платьица, белье. С семи лет Соня обстирывала всю семью. Если мачехе не нравилось, как она постирала, она хлестала Соню мокрым бельем по щекам. Отец молчал, не заступался.
Из дому Соня ушла, когда ей исполнилось четырнадцать. Она родилась в 1907 году, так что на дворе был 1921 год. Безработица, голод. Ей удалось устроиться подбивать шпалы на железной дороге. Первые дни не могла есть, так уставала. Приходила в барак, валилась на постель и засыпала мертвым сном. Потом втянулась, а через год повезло — устроилась на ликёроводочный завод мыть бутылки. Там поступила на рабфак. В работный дом Веру принесла прачка-поденщица, которая забирала у хозяев грязное белье, стирала, гладила и приносила обратно. Она была русская, звали ее Любовь, и это все, что о ней известно. Об ее отце неизвестно ничего. Василий Вяч снимал квартиру на бедняцкой окраине Тамбова, заселенной преимущественно еврейской голытьбой, так что ни о богаче, ни об аристократе речь идти не может. Так, по крайней мере, считала мама. Но я думаю иначе. По-моему, наши способности — результат генетических свойств, вырабатывавшихся веками. Если это не так, то откуда же у Шуры блеск талантливости? Откуда у моей мамы столько внутреннего достоинства, такая тяга к знаниям, к книгам? Да, прорывались иногда грубые словечки, пословицы и по- говорки на грани приличия. Например, она могла сказать Эле: «Ты, когда в бане моешься, ж… моешь? А почему тарелки моешь только с одной стороны?» Или, если я упрямо пытался сделать то, что мне не под силу, она говорила: «До усраной смерти» или «Усраться, но не поддаться». Это было наносное, влияние среды, в которой она росла и формировалась. Но никогда она не была пошлой. В ней не было ни на грош мещанства. И в ней была гордость. Не гордыня, не тщеславие, не желание порисоваться, а именно гордость. Может быть, точнее было бы назвать это свойство чувством собственного достоинства. Она никогда ни ради чего не уни- жалась. Если я дерзил ей, когда был подростком, она смотрела на меня молча, без укора, с тихим удивлением, и я терялся, мне становилось стыдно под ее взглядом.
Ее аристократизм проявлялся внешне в линиях рук и ног, в жестах, в повороте головы. Она не была красавицей, но в ней было что-то большее, чем красота. Можно назвать это духовностью или породой.
Ее отношение к моему отцу я понимал — и не понимал. И отношение отца к ней. Изменяет? Не можешь это перенести? Очень просто — уйди, оставь его! Унижает? Не прощает? Уйди! Брось ее!
Но не так все просто. Он не нашел бы ей замену. Нет больше таких на Земле. И ей никто другой не был нужен. Они, действительно, любили друг друга.
Если бы судьями назначали подростков, они судили бы всех по самым суровым законам.
Я готов был судить. Но как же мало я тогда понимал!
Идеалом мамы был Володя, рожденный мачехой от ее отца. Он родился в 1918 году. Когда ему выдавали паспорт, фамилия Вяч не понравилась паспортистке, и он стал Владимиром Васильевичем Вечишевым.