Захида молча погасила светильник и легла в постель. Она долго не могла уснуть, мысли то и дело возвращались к отцу. Где он сейчас, что с ним?.. Девушке хотелось забыться, подумать о чем-нибудь другом, но вой ветра за стеной снова возвращал ее к предположениям о возможной беде, и она снова и снова жалела отца… Наконец усталость взяла свое, и Захида сомкнула ресницы. Однако уснуть ей не удалось — послышался стук в калитку, осторожный, вороватый. Захида моментально очнулась, прислушалась. Нурхан-ача похрапывала, обняв руками подушку. В калитку снова постучали.
— Мама, папа приехал, — проговорила Захида, подняв голову. Мачеха не отзывалась. Девушка протянула руку, но побоялась коснуться мачехи и снова, громче прежнего, позвала: — Мама, проснитесь, мама!
Сейчас, в тревожной темноте, девушка неожиданно, вспомнила родную мать. Два года тому назад она лежала на этой постели, больная, ослабевшая, но все равно нежная, добрая…
— Кто-то стучится, мама, — робко проговорила девушка. — Может быть, папа приехал?..
— А ты что, не можешь выйти и спросить, кто там? — сонным голосом проворчала мачеха, но тут же поспешно остановила Захиду: — Ладно уж, встану сама.
Нурхан-ача поднялась с постели и вышла. Захида чутко прислушивалась, надеясь услышать голос отца, но во дворе было тихо.
Мачехи долго не было. Наконец она вернулась и с порога заговорила, словно оправдываясь за свое долгое отсутствие:
— Опять эти «товарищи» приходили. Полуночники! Завтра, говорят, на собрание! Я сказала им, что хозяина нет дома. Опять, наверно, будут звать в общину. Ох, и надоели новые порядки! Зачем нам эта дурацкая община! — Мачеха помолчала. — Отправила их. Только не надо говорить об этом отцу, доченька, чтобы не расстраивать…
Неожиданное слово «доченька» показалось Захиде подозрительно ласковым. Да и вообще мачеха вернулась со двора какой-то изменившейся, подобревшей. Она зажгла светильник. Глаза ее загорелись, выражение тоски и скуки сменилось возбуждением, она часто дышала, отчего ее полная грудь поднялась еще выше.
— Если хочешь почитать книжку, читай на здоровье. Только пойди в другую комнату. — Нурхан-ача погладила девушку по голове.
От этого ласкового жеста Захиде захотелось показать мачехе свою признательность, и она уже хотела было отказаться от чтения — успеется, будет еще завтра день, послезавтра… Но Нурхан-ача, видно, заметила этот порыв девушки и уже с меньшей лаской настойчиво велела уйти ей в другую комнату.
— Да не греми там и не беспокой меня!.. — напутствовала Нурхан-ача, плотно прикрывая дверь.
Темные стены каморки в неровном свете коптилки мрачны, черные тени в нишах похожи на пасти дракона. Боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть, не привести в движение зловещие тени, девушка долго стояла неподвижно, держа коптилку в руках. По-шакальи плачущий ветер бился о промасленную бумагу, наклеенную на решетку окна. То и дело пыльные струи врывались в каморку сквозь дырку в бумаге, и тогда хилый язычок пламени метался и припадал, готовый оторваться и унестись прочь, как осенний листок под ветром.
Коптилка погасла. Захида бросилась к двери и остановилась: мачеха с кем-то разговаривала вполголоса. Дрожа от страха, Захида крепко прижала косички к груди, будто пытаясь прикрыть ими свое сердце, присела на порожек.
Через минуту бормотание прекратилось. Наступила тишина. Захида поднялась с порога и подошла к оконцу.
Ветер утих. Сквозь пыльную ночную завесу просвечивала луна. Захида рассмотрела черные ворота и белевший на них засов.
Луна как будто остановилась прямо над их домом, бумага на оконной решетке стала золотисто-прозрачной. Захида неотрывно смотрела на ворота сквозь дырку в бумаге и ждала, что вот-вот они растворятся, войдет отец и избавит ее от одиночества, от непонятных и тревожных чувств.
Она оторвалась от окна, услышав снова бормотание за стеной. Скоро послышался скрип двери, и кто-то вышел во двор. Захида прильнула к окну и увидела Зордунбая, высокого, грузного мужчину, заглядывавшего днем в щели калитки…
Пыльный ветер утих на рассвете. Песчаная долина между Турфаном и Астаной, безмолвная, таинственная, взрытая ветром, в этот тихий предрассветный час была похожа на поле битвы. Легкие барханы перекочевали вплотную к каризам[1] и выстроились вдоль них, словно крепостной вал. Местами в долине остались плешины, гладкие и чистые, как подметенный ток, в других же местах, наоборот, ветер свалил в кучу все, что можно было поднять в воздух. Трудно было путнику найти дорогу, она то и дело уходила под наметенный ураганом песок, мягкий и нежный, как мучная пыль.
1