– Слушайте, вы что теперь оба ко мне жить переедите? – Не зло проговорил Иваныч, открывая дверь. – Проходи, дармоед, корми теперь вас. – Оставив вошедшего Виктора в прихожей он вернулся в комнату где над столом горела лампа.
– Вот смотри, – Говорил Сергей, наклоняясь над большой картой города, которая была разложена на столе. – Самая красивая часть города – это конечно его историческая часть. По мне так это Рождественская улица. Здесь история за семьсот лет спрессовалась и теперь как лавка богатого антиквара или коллекция старого ювелира, который с удовольствием продаст вам все кроме этого. Здесь Кузьмам Минин ополчение собирал, Петр первый церкви закрывал Афганские купцы по лавкам ходили, Горький в столбах своих чаем в бурлаков пичкал.
– Хорошая улица только жить там сейчас невозможно- проговорил Виктор, подходя к столу и заглянув приятелям через плечо устало бухнулся на диван- уж поверь мне.
– Ну, все пришел материалист прагматик. – Беззлобно цыкнул на него Иваныч с улыбкой, – Плюнул в душу последним романтикам нашего времени.
– Да, – не обращая на них внимание, продолжал Сергей. – Зато в Нижней части вся красота улиц собрано возле заводов. – Он сдвинул карту чуть вниз и провел карандашом несколько линий. – Конечно, построены они после революции и даже после войны, но все равно поразительно величественны и разнообразны. – Проспект Бусыгина около Автозаводам. Монументально широкий и солнечно желтый. Улица Чаадаева возле Авиационного завода. Уютная с липовыми скверами и фонтаном в яблоневых цветах. Площадь вокруг Старого дома пионеров в центре Сормово. Недалеко от Сормовского завода. – Сергей запнулся, пытаясь подобрать слова чтобы выразить подступающие чувства, но слов не хватало, и он замолчал.
– Ну что коммерсант, – Заговорил Иваныч поворачиваясь и обращаясь к Виктору улыбаясь. – Что ты из своей пресной жизни можешь положить на другую чашу весов, которая хотя бы сдвинула с места на миллиметр то, что нам показал на этой многоуважаемый поэт архитектурного зодчества. Примитивный ты, серый, обыденный человечек. – Явно старался задеть Виктора хозяин.
– А могу, – вскипел Виктор, – поднимая с дивана тяжелую сумку и расстегивая ее он шагнул к столу. Обиженный и задетый словами приятелей, когда еще пол часа назад он как вновь рожденный Наполеон строил грандиозные планы на будущее, а теперь был унижен и растоптан. Он достал из сумки бутылку коньяка и громко поставил ее посреди карты города. Приятели отпрянули с улыбкой от стола с удивление глядя на Виктора. Виктор перевернул тугую сумку над поставленной бутылкой и оттуда медленно как листовки над проезжающим мимо Гагариным посыпались на карту сотенные и полу сотенные, а иногда даже тысячные и полу тысячные купюры. Они были уложены в сумку второпях, и поэтому высыпались сейчас медленно и с неохотой, что предавало больший эффект и растягивало зрелище, делая образовавшуюся гору весомее, чем она могла бы быть на самом деле.
– Что это? – удивленно расставил руки Иваныч,– Ты старуху процентщицу в очередной раз замочил, каторжанин.
– Вот что я положу на другую чашу весов. Вот. Моя чаша не то что на миллиметр сдвинет ваше блюдо с яблоневыми фонтанами, она его перевернет и опрокинет. – Он продолжал трясти сумкой, а оттуда все сыпалось и сыпалось.
– И не надо больше называть меня больше дармоедом. – Поток купюр из сумки иссяк и расстегнув на ней карман Виктор положил рядом с запорошенной деньгами бутылкой коньяка шматок колбасы.