Ночью я сел на специальный поезд и утром 13-го приехал в Ангербург. Там меня встретил адъютант фельдмаршала Кейтеля и отвез к другому специальному поезду, где я мог позавтракать и оставить багаж. Мне было сказано, что фюрер слишком устал, чтобы принять меня, но я при желании могу посетить совещание, которое, как обычно, будет проводиться в полдень. Я решил так и поступить.
Перед домом, где обычно проходили совещания, я заметил группу генералов. Я направился к ним и доложил о своем прибытии генералу Гудериану, недавно ставшему начальником генерального штаба. Я заметил, что он даже не попытался пожать мне руку, а Кейтель с другими стояли молча. Гудериан громко сказал: «Удивляюсь, как у вас хватило смелости появиться здесь после всего, что произошло на Западе».[17] Я показал им телеграмму с приказом явиться на доклад. В этот момент к нам подошел офицер СС и сказал, что фюрер все-таки решил принять участие в совещании. Через несколько минут мы увидели Гитлера. Он устало и медленно шагал через лес в сопровождении пяти-шести человек.
Гудериан повернулся ко мне и мрачно изрек: «Вот и докладывайте лично фюреру». К моему удивлению, Гитлер добродушно поприветствовал меня и сказал: «Знаю, вам пришлось немало натерпеться на Западе. Авиация у союзников на высоте, нельзя не признать. Хотелось бы поговорить с вами после совещания».
После совещания Гудериан сказал: «Заходите ко мне, поговорим о делах на Восточном фронте». Но я ответил, что они меня не интересуют, по крайней мере сейчас. Затем у нас был десятиминутный разговор с Гитлером наедине, и он снова был на удивление приветлив.
Когда я вышел, другие генералы тут же окружили меня и обеспокоенно спросили: «Как вас принял фюрер?» Я ответил: «Он был исключительно дружелюбен». Тут они тоже стали всячески демонстрировать свое расположение ко мне, а Кейтель даже пригласил меня на чай. Я сказал, что собираюсь в тот же вечер поехать домой, и добавил, что уже два года не проводил отпуск с женой и детьми. Кейтель заметил: «Думаю, что это невозможно». Я возразил: «Но фюрер сказал, что я могу немного отдохнуть, а потом отправиться с докладом к фельдмаршалу фон Рундштедту, который даст мне командование армейским корпусом на Западе». Кейтель попросил меня подождать полчаса и отправился к фюреру. Выйдя от него, он отпустил меня.
В беседе Кейтель упомянул имя фон Клюге и сказал, что располагает доказательствами его предательской деятельности. Якобы имеется перехват радиограммы из штаба союзнических войск, в которой говорится о необходимости вступить в контакт с фон Клюге. «Поэтому в тот день он так долго отсутствовал под Авраншем», — добавил Кейтель. Я возразил и рассказал, как фон Клюге задержался из-за бомбежки, провел несколько часов в укрытии и не связался со штабом только потому, что была повреждена его рация, но Кейтель явно не поверил ни единому моему слову.
Перед отъездом я также посетил Йодля. Не протянув руки, он сказал мне: «Плохо вы все показали себя на Западе». Я решил не оставаться в долгу и возразил: «Лучше бы сами приехали и оценили ситуацию». Кстати, Йодль удивился, узнав, что мне предоставлен краткий отпуск.
Я вернулся в поезд Кейтеля, чтобы забрать свои вещи. Ординарец, доставивший по моей просьбе бутылку кларета, спросил: «А вы знаете, что на том же месте, где вы сегодня завтракали, тем самым утром сидел полковник Штайф?» Я почувствовал, что мне необыкновенно повезло. Даже находясь дома в Марбурге, я еще долго вздрагивал от каждого телефонного звонка. Успокоился я, только вернувшись на фронт и приняв под командование новый корпус. Но смутное волнение не покидало меня.[18]
Тем не менее рассказ Блюментритта менее значимым от этого не становится. Он как нельзя лучше передает атмосферу того времени, когда даже человек, которого диктатор хотел поощрить, вздрагивал каждый раз от любого звука.
«С тех пор и до самого конца войны мы чувствовали, что над нашими головами сгущаются тучи подозрения. В марте 1945 года, когда я командовал армией в Голландии, из штаба вермахта неожиданно пришла телеграмма, предписывающая мне немедленно сообщить о местонахождении моей семьи. Это звучало зловеще — складывалось впечатление, что мои близкие будут взяты в заложники. Взглянув на карту, я убедился, что американцы уже подходят к Марбургу и находятся менее чем в шестидесяти милях от него. Я не ответил на телеграмму, решив, что семье будет безопаснее с американцами».
17
Гудериан по этому поводу сказал: «Не помню той сцены, о которой говорит Блюментритт. Я никогда не имел ничего против него». Он считал, что Блюментритт тогда был очень взволнован и потому мог неправильно воспринять какие-то слова или жесты. (Сам же я заметил, что Гудериан, обладавший неплохим чувством юмора, любил иногда подразнить собеседника.)
18
Из других источников я узнал, что у Блюментритта не было повода для беспокойства за свою судьбу. «Его перевели с должности, только потому что верховное командование вермахта считало, что на западе необходимо укрепить контроль за войсками, а Вестфаль казался более подходящей фигурой для этого, поскольку имел за плечами трехлетний опыт сражений в Африке и Италии. Гитлер вызвал Блюментритта в Восточную Пруссию, чтобы лично вручить ему Железный крест. Блюментритт был одним из немногих, кому фюрер продолжал доверять, хотя и мало что делал, чтобы подтвердить такое доверие. Возможно, единственной причиной можно назвать то, что Блюментритт был родом из Южной Германии».