В этот день Женька не пришел, и утром Волков уехал на автобусе в село Аграфенина Пу́стынь. Федоров советовал посмотреть тамошнюю церковь, некогда в нее упрятали княгиню Аграфену, мать последнего рязанского князя, мечтавшую о московском престоле для сына.
Церковь оказалась скромной, тихой, и местность вокруг ей под стать. «И в самом деле пу́стынь», — подумал Волков. Ему захотелось представить, как водворяют сюда гордую княгиню, но привычные образы суриковской картины не дали родиться самостоятельному видению. Капитан оставил попытки разглядеть прошлое. Он подумал, что сознание его скроено иначе, он, конечно, не умеет возвращаться в тринадцатый век и разговаривать там с Бату-ханом.
И вот сейчас, в автобусе, сквозь грозу идущем к Солотче, Волков почувствовал, что ему не хочется начисто отказывать себе в воображении. Наверно, дар проникновения в то, что уже было, и предвидение должны быть присущи каждому человеку. И капитан усмехнулся неожиданному внутреннему протесту, подавил вновь возникшее желание заговорить с соседкой и принялся, искоса поглядывая, придумывать судьбу.
Волков вообразил большой город на Севере, скажем Норильск, а может быть, и Архангельск, Магадан. Там она работает, видимо, третий срок. Прежде окончила где-то в России институт, возможно, и в Рязани, уехала по распределению, встретила парня, родила вот этого милого обормота, а летом отдыхает в Солотче, лучшего не найти места для мальчишки. Ездили в город, то ли к родным, то ли на смотрины, отец остался на пляже, отцы не любят трястись в автобусах, а то и отпуск ему не дали, и сейчас он холостякует в скучной квартире за тысячи километров от мещерского рая.
Женщина она добрая и спокойная. Наверное, врач, и по внутренним болезням, они всегда добрые, или детский. Век, правда, особый, но такая вот женщина, с косами, она позволит себе завести к этому парнишке девчонку, а может быть, и братик образуется, тут мы пока решить бессильны. А позднее, лет через десяток, этот, ее муж который, втемяшит себе в башку, что ему не хватает любви и свободы, станет выбрасывать коники, по дурости и уйдет к другой, а эта, гордая, будет страдать втихомолку и растить детей, а ночами плакать в подушку. Но вот уж требовать в парткоме, чтоб ей вернули мужа, жаловаться на него никогда не станет. А он, этот гад…
Тут Волков рассмеялся. Он удивился внезапно возникшей ненависти к выдуманному им подонку, даже зубами едва не скрипнул. Надо же! До чего увлекся… Рассмеялся он вслух, и соседка повернулась, удивленно глянула на капитана.
— Простите, — сказал Волков, смутившись, а женщина улыбнулась ему.
«Надо сказать ей что-нибудь, — подумал капитан, — надо заговорить…»
— Хороший у вас парнишка, — сказал Волков. — Смышленый такой… Как тебя зовут?
— Ленька, — ответил мальчик, он был несколько великоват уже, чтоб сидеть у матери на коленях. Волков заметил это, хотел подняться, чего им тесниться, но подумал, что этим разрушит доброе движение души мальчишки, лишит его смысла, и остался сидеть.
— Леонид, значит? — спросил он.
— Нет, просто Ленька, для Леонида я еще не дорос.
— А насколько ты уже вырос? — спросил Волков. — Лет тебе уже сколько?
— Семь недавно было.
— Значит, идешь в первый класс?
— Иду. Но я уже читать и считать умею.
— Сам выучился, — сказала его мать. — Вообще я против, чтоб детей до школы учили грамоте, но Леня сам…
— А что ж, если сумел, это неплохо, — заметил Волков.
Он лихорадочно покопался в памяти, пытаясь найти что-либо относящееся к проблемам воспитания детей, но тема эта была для него чуждая, и Волков решил переменить разговор.
— Отдыхаете здесь? — спросил он. — Прекрасные места…
— Да, — согласилась женщина, — здесь хорошо… Мы в доме отдыха с Ленькой, в Солотче.
— А я в Полкове, у друга остановился. И в Солотче часто бываю, рядом ведь.
— Значит, встретимся, — заключил Ленька. — Я — так с удовольствием. Хороший дядя, правда, мама?
Мать его покраснела, отворотилась, легонько прижала Леньку к себе, молча предостерегая от новых вопросов.