Только не вышло из меня ни достойной хранительницы домашнего очага, ни специалиста в области синтактики, семантики и прагматики, увы… Так, школьная учительница невысокого ординара и несостоявшаяся Пенелопа двадцатого века. Посредственная личность.
Но конспекты работ американского логика, основателя философии прагматизма, собственные размышления по поводу его идей зачем-то хранила всю жизнь. Зачем? Как напоминание о несостоявшейся линии жизни, наверное…
Если применить к сложившейся у нас со Стасом ситуации учение о знаках Чарлза Пирса, то это был как раз такой, предусмотренный американским философом случай. По Пирсу, «знак есть нечто А, обозначающее некоторый факт или объект В, для некоторой интерпретирующей мысли С…». Пирс считает, что при коммуникации эмоций знак-изображение и объект могут совпасть. Когда объект реально не существует, сама форма изображения является объектом.
Стас Решевский существовал реально и не существовал вовсе. Он исчез как объект коммуникации моих чувств к нему и продолжал существовать как форма изображения.
И когда обнаружила, что он уходит от меня, я испугалась. Не думаю, чтобы Решевский ушел когда-нибудь в житейском смысле, хотя ничто так часто не губит женщину, как ее самоуверенность. Только его «уход» был еще страшнее физического отсутствия.
Долгими ночами я мучилась в поисках решения. Как удержать Стаса, как сохранить власть над ним… У меня не было больше ни сил, ни времени идти новым путем проб и ошибок. При всей рассудочности своей, тяге к анализу, самокопанью я дорожила Стасом, да у меня и не нашлось бы человека ближе, чем он… Ведь судьба жестоко меня наказала за совершенное предательство: у нас не было с Решевским детей. И оставшуюся жизнь мы должны были прожить друг для друга. Но как в этой оставшейся сохранить Стаса таким, каким был он раньше?
Выход видела только в одном: уговорить его вернуться в море.
Уговорить… Да он, оказывается, все эти годы только и ждал, чтобы я заговорила о море. Вот тебе и власть над мужчиной… Эта его готовность чуть ли не сию же минуту броситься сломя голову на причал больно задела, оскорбила меня, но виду я не показала. Уж если решилась — терпи, голубушка… Теперь у тебя будет все как у жены рыбацкой.
Стас хотел идти в море старпомом, он считал, что отвык от работы на промысле, не имеет права командовать судном после столь долгого пребывания на берегу. Он уже оформил все документы и готовился получить направление на судно, как вдруг объявился Рябов, потащил Решевского к начальству и убедил, что несолидно будет посылать в море старпомом такого заслуженного преподавателя нашей родной мореходки, ведь бывшие ученики его начинают уже выходить из порта капитанами.
Так стал мой Стас рябовским дублером. Говорили, на рейс-два, но вот пошел уже второй год, как он промышляет вдвоем с Рябовым на одном траулере, а собственного судна Решевскому пока не дают. По-моему, он особенно на этом и не настаивал. Убежал от моей опеки в распроклятую свою Атлантику — и был этим доволен…
Ах, как я ненавижу его, это море! Порою оказываюсь в состоянии трезво осмыслить и ребячливость своего неприятия их Мужского Дела, они так и произносят эти слова — с больших букв, и бесцельность собственной враждебности к этому огромному количеству соленой воды. Меня все еще хватает на отвлеченный анализ моего отношения к бытию, в котором все, что связано с морем, выкрашено исключительно голландской сажей. Но существование моря нарушало «правило золотого деления» души. Стоило мне подумать о нем, как мгновенно менялись пропорции необходимого состояния духа.
Поэтому я никогда не могла осознать счастливым собственное житие, ощутить его совершенность. Море искажало «золотое сечение» моей личности, уродовало ее — чем же, если не лютой ненавистью, должна была отвечать ему я?!
…И той ночью мне приснился Волков. Я редко видела его во сне, наверно, потому, что наяву запретила себе вспоминать о нем.
Мне привиделось, будто я превратилась в Волкова. Я знала и абсолютно не удивлялась тому, что веду с промысла траулер «Кальмар», план добычи рыбы выполнен с лихвой, мы прошли уже Датские проливы, идем Балтикой, скоро откроются входные створы в Морской канал, а там четыре-пять часов — и встреча с моей Галкой.
Это было самым удивительным — существовать сразу в двух образах. Я оставалась сама собой, осознавала это и была Волковым одновременно. Потом удивлялась такой степени перевоплощения в капитана рыболовного траулера, но, видимо, объяснение этому следовало искать в накопившейся разносторонней информации, которую получила и от Волкова, и от Стаса, от их многочисленных друзей-рыбаков, да и весь город наш жил заботами о Большой Рыбе.