— Откройте! — кричал я, срывая голос. — Откройте! Выпустите меня… Выпустите!
Ударив в них еще и еще, я медленно сполз вниз и лежал у ворот ничком, уже ни на что не надеясь.
Потом пробилась мысль, что все это вижу во сне. Было тяжело от безысходности положения, и я знал, что сплю и стоит сделать усилие над собой, как исчезнут ворота и этот дурацкий пар из бутафорского ущелья…
Наконец все исчезло. Какое-то время, вернувшись в реальный мир, не мог понять, где я… Потом все вспомнил.
До подъема я больше не сомкнул глаз. Лежал, свернувшись под натянутым на голову одеялом, и намечал линию новой жизни.
Самое странное в том, что во сне увидел ворота нашей колонии, понял это, когда медленно шел на волю от «вахты», и обернулся, чтоб увидеть их реально впервые.
Тогда я снова вспомнил тот странный сон и узнал те ворота. Но как могли они мне присниться, если не видел их прежде ни разу?..
ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда Игорь посмотрел в мою сторону, мне подумалось, что сейчас он пригласит меня танцевать, и я сжалась вся оттого, что не понимала, хочу этого или нет. Мне было страшно остаться с ним вдвоем, но внешне казалась спокойной и ждала его первых слов.
— Забавно, — сказал Игорь, — я знаю женщину, которой повезло: у нее два мужа…
— Думаешь, ей весело от этого, да? — спросила я.
— Не знаю, — сказал Игорь, — не знаю, Галка…
Он произнес это грустно… Я почувствовала, как у меня вдруг словно лопнул в груди тяжеленный шар, как будто опало и сморщилось сердце.
Я открыла рот, чтобы произнести какие-то слова, но слова не хотели рождаться, и только слезы побежали по щекам. Разревелась, дуреха…
— Не надо, — сказал мне Волков, — перестань, Галка.
Лицо его искривилось, глаза стали жалобными, просящими. Я вспомнила, как тяжело принимал мои слезы Игорь, вспомнила все и попыталась собраться с духом.
Это далось нелегко. Игорь продолжал смотреть на меня умоляющими глазами и смешно заморгал ресницами, словно собирался заплакать обиженный кем-то ребенок.
«Ты и обидела», — подумала я и снова попыталась взять себя в руки.
Раскрыв сумочку, отыскала пудреницу и, заглянув в зеркало, провела по лицу пуховкой.
Станислав не возвращался.
Снова ударил оркестр. К нашему столику подбирался бородатый пижон в капитанской форме, и по глазам его было видно, что нацелился он на меня.
Еще несколько шагов. Я подпустила бородача поближе, поднялась и сказала:
— Пойдем танцевать, Игорь…
Волков помедлил, потом резко встал, едва не сбив с ног поравнявшегося с ним капитана.
Мы вышли одни из первых. Волков осторожно коснулся ладонью моей спины, сжал левую руку повыше кисти, я почувствовала, как дрожат его пальцы. Он неуверенно вывел меня на середину зала, зал заполнялся, становилось теснее, и Волков вдруг споткнулся.
— Практики не было, — сказал он, — ты уж прости… Разучился.
Он сказал спокойно и просто, совсем не так, как говорил обо всем, когда мы сидели за столиком втроем.
— Ладно, ничего, — сказала я. — Практика у тебя еще будет…
Игорь не ответил и продолжал вести меня по залу, я чувствовала, как все увереннее становился Волков, а мне хотелось, чтоб был он слабым, растерянным и слабым, но Игорь никогда не был таким, и в этом-то все и дело…
…Когда Игоря, тогда еще мужа моего, увезли, я приготовилась его ждать. Ждать все эти годы, определенные нам судьбой.
Ждать его я привыкла и убеждала себя, что выдержу и этот срок. Тогда было трудно представить отрезок времени в восемь лет, временной отрезок не успел уложиться в моем сознании, да и слишком была потрясена я тогда процессом, взбудоражившим целый город, свиданиями с Волковым, осунувшимся, постаревшим и каким-то притихшим. Под жесткими взглядами женщин, не дождавшихся «Кальмара», мне было очень тяжело, и я думала тогда о себе и Игоре Волкове во множественном числе.
Прошли первые недели, месяцы без него. Так бывало и раньше, когда Игорь уходил в море, но я стала ловить себя на мысли, что теперешнее ожидание без надежды, без перспективы, что ли…
А рядом был Станислав Решевский. Нет, его никто не может упрекнуть в предательстве по отношению к Волкову. Стас был рядом как друг, и в первую очередь — друг Игоря. Он считал своим долгом заботиться об оставшейся в горе жене товарища и делал это, я верю, бескорыстно. Так уж случилось… И если есть в этой истории чья-то вина, то вина, бесспорно, моя.