Продолжаем маршрут по реке. Вскоре на пути встретился завал, перегородивший реку, словно плотина. Обходить его стороной не хотелось, и мы решили пробраться через него. Только ступил я на одну из коряг, как перед самым носом пронеслась, извиваясь, змея и упала в воду. Стоило мне чуть быстрее проделать все это, и змея свалилась бы мне на голову:
— Маршрут сплошных сюрпризов, — подумал я.
Кончался четвертый день нашего пребывания на новом месте. Я только что вернулся из маршрута и сел на бревно, чтобы снять резиновые сапоги. Они с трудом поддавались моим усилиям: набухшие портянки «заклинили» ноги. Сняв один сапог, принялся за другой. Вдруг над самой моей головой раздался радостный женский крик: «Вася, Вася!» Поднял голову и не поверил своим глазам: рядом со мной стояла улыбающаяся жена, а поодаль — жена Потапова и Георгий Михайлович Сластушенский, главный геолог группы советских специалистов. Казалось невероятным, что они смогли разыскать нас в такой глуши.
— Как бы далеко ни забирались, все равно найдем, — сказал, улыбаясь, Сластушенский.
Десять месяцев не виделся я с женой, тоже геологом. Я ходил по джунглям Конго, а она — по берегу Ледовитого океана на Чукотке. Вернувшись в Москву и пробыв в ней немногим более недели, она вылетела в Конго, чтобы заняться исследованием шлихов. Приехав в Пуэнт-Нуар и не застав меня, жена собиралась уже засесть за микроскоп, не надеясь на скорую встречу. Что ж поделаешь! Такова профессия геолога: разлуки, ожидания, радости встреч и долгие рассказы о пережитых трудностях — обычные явления в семейной жизни изыскателей.
Увидеться со мной ей помог случай.
— Георгий Михайлович взял нас с собой, — заметила жена, — с одним условием: что всю дорогу мы будем петь.
— Ну и выполнили вы обещание?
За жену ответил Георгий Михайлович:
— Пели они много и хорошо. Особенно приятно было слушать русские народные песни. На какое-то время я даже забыл, что нахожусь в Конго. Казалось, мы едем по Донским степям.
— Да, — думал я, глядя на жену, — во всем оказалась «виновата» профессия, нас соединившая. Учились вместе в Московском геологоразведочном институте. Кивали друг другу при встречах, обменивались взглядами. После окончания института меня направили в Актюбинск — искать полезные ископаемые на просторах Казахстанских степей. Краем уха слышал, что и ее направили туда же.
И ничего бы у нас не было, если бы… не необычная встреча. Вспомнились Мугоджарские степи… Простор без конца и края. Ширь такая — глаз не оторвешь. Жара днем, и прохлада вечером. Трава высотой со слоновую. А степной и водоплавающей дичи такое изобилие, словно мы попали в заповедный край.
Сидя в палатке, услышал шум машины. «Наша машина возвращается из Актюбинска с продуктами», — мелькнула радостная мысль. Но, выйдя из палатки, понял, что ошибся. Машина — это был «форд» — приближалась к лагерю совсем с другой стороны. И когда до лагеря оставалось метров 300, «форд» внезапно накренился на большой скорости и повалился набок. Перепуганный, бегу к газику (он стоял около палатки) и мчусь к перевернувшейся машине. Вижу: из ее кузова с трудом вылезает бледная женщина и говорит: «Там, прижатая бочкой с бензином, лежит Тоня Петрова. Не знаю, жива ли?»
Вначале не дошло до сознания — кто такая Тоня? Первая мысль — помочь человеку. Вскакиваю в кузов, с трудом откатываю бочку с бензином и освобождаю пленницу, втиснутую между вьючными ящиками и спальными мешками. И не верю глазам: моя знакомая по институту Тоня. Бледная, перепуганная, но только слегка ушибленная и поцарапанная.
Между тем из кабины «форда» вылезли главный геолог управления Григорий Иванович Водорезов и шофер. Последний заметил: «До чего же неустойчивая техника у американцев». Оба они были в кровоподтеках, но способные передвигаться на собственных ногах. Я был несказанно рад, что все обошлось благополучно.
За ужином, после того как пострадавшие пришли в себя, Водорезов сказал, обращаясь ко мне: «Вы просили в партию геолога, я вам его привез. Принимайте Тоню. Правда, чуть-чуть ее не угробил. Но все хорошо, что хорошо кончается». С этого случая все и началось…
Вскоре вернулись Потапов и Богатиков, и мы всей компанией отправились купаться на реку Джуэли, заказав Шарлю праздничный ужин. Вот и Джуэли, стекающая с песчаного плато Батеке и впадающая в Огове. По реке плывут листья, ветки, на дне лежит много деревьев: вода прозрачная и их хорошо видно. Дно песчаное, но ноги вязнут, словно в иле. Всласть поплавали и вернулись в лагерь. Нас ждал ужин. Но всем очень хотелось пить, а чай нс был готов. Попросили Франсуа побыстрее сварить чай. Прошло совсем немного времени, и мы разливали по кружкам чай. Но он оказался почему-то не горячим, а теплым.
— Чай кипел? — поинтересовался я.
— Нет, — бесхитростно ответил Франсуа.
— Почему ж ты его подал?
— Но вы же просили побыстрее, — парировал он.
Принялись за суп, а чайник Франсуа снова водрузил на огонь. Потом мы лакомились нежным антилопьим мясом. За разговором не заметили, как наступила ночь. Стало прохладно. Пора расходиться по палаткам. Когда поднимались из-за стола, желая друг другу спокойной ночи, услышали истошный крик шимпанзе. Этот внезапный крик несколько поубавил наше радостное настроение и как бы напомнил нам о том, что лес полон неожиданностей. Не прошли и сутки — мы в этом убедились.
Пожар
На другой день под вечер (было около четырех часов) мы заметили на расстоянии приблизительно 1 км от лагеря клубы дыма: горела саванна. Через некоторое время стало видно и пламя, поднимавшееся над травой на 2–3 м. Огонь двигался в направлении лагеря. Я подошел к Габриелю Нгуака и попросил его принять необходимые меры для защиты от огня лагеря и имущества отряда. Но никто из рабочих не внял просьбе Габриеля. Одни из них продолжали играть в карты, другие закусывали, а третьи сидели у костра и балагурили. Минут через 20 я снова напомнил Габриелю об угрожающей нам опасности: огонь надвигался на нас лавиной шириной около 80 м. И опять — полнейшее равнодушие к опасности со стороны рабочих! И только когда огонь был метрах в 30, рабочие стали вырубать траву у хижин, а оставшуюся поджигать навстречу пламени, бушевавшему с огромной силой вблизи лагеря.
Мои коллеги и я стащили имущество отряда на середину лагеря, свободную от травы. Все документы я сложил в рюкзак и надел его на себя. В это время пламя лизнуло крайнюю слева хижину. И тут как будто какая-то неведомая сила подстегнула рабочих. И куда только делась их флегматичность. С бесстрашием и яростью бросились они на огонь: сбивали пламя ветками, засыпали песком, поливали водой. Хижину удалось отстоять. Пощадив соседние хижины, огонь перекинулся на самую крайнюю, в которой хранились продукты. Но и эту хижину удалось спасти. Теперь огонь приближался к правой половине лагеря. Все бросились туда. Когда языки пламени подошли к хижинам, от травы была уже очищена полоса шириной 2 м. Пламя прошло рядом, опалив наши лица и засыпав палатки черным пеплом. Пострадала только хижина, служившая нам туалетом; она находилась в стороне и вспыхнула, как кучка пороха. Через несколько минут от нее остался только черный остов. Такая судьба была бы уготовлена всем хижинам, если бы не мужество рабочих.
Пожар бушевал позади нас. Мы смотрели на дымящиеся вокруг кустарники и на удаляющееся пламя. Вот оно подобралось к одной из трех рядом стоящих масличных пальм, и та занялась ярким пламенем, время от времени выбрасывая высоко в воздух сноп искр. День был на исходе, когда огонь, дойдя до леса, погас; только пальма продолжала гореть. Совсем стемнело, а она выбрасывала в небо тысячи светлячков. Нельзя было не залюбоваться этим великолепным зрелищем. Наконец и она погасла.
— Сгорела дотла, — решили мы и стали расходиться по палаткам, и только теперь я почувствовал сильную усталость.
На следующий день рано утром я вышел из палатки, посмотрел в сторону пальм и вначале не поверил своим глазам: там по-прежнему стояли три пальмы. Пошел с женой посмотреть на горевшую пальму. Идя по пожарищу, мы измазались сажей цеплявшихся за нас обгоревших кустарников и трав. А вот и пальма: стоит зеленая, свежая, словно после ночного дождика. Я бы никогда не поверил, что она горела в течение двух часов, если бы не видел это своими глазами. Подтверждением этому служил и толстый слой пепла вокруг ствола. У пальмы обгорели только сухие ветки. Черные кусочки их валялись вместе с золой на земле, и кое-где остатки веток виднелись на стволе; зеленые же остались невредимыми. Почему пальма не сгорела, никто не знал. И мне бы очень хотелось узнать об этом от ботаников.