Мама говорит, что будет страшно скучать, когда я улечу из родительского гнезда, и я сразу представляю себя тощим, нелепым и неуклюжим птенцом, вроде страуса или аиста. От этой мысли мне захотелось отмотать назад последние пару минут и взять свои слова обратно.
– А почему ты никогда не пьешь?
– Долгая история, – ответила мама. – Все очень сложно.
Ну да, конечно. Сложная жизнь у меня! А у мамы – посредственная и скучная работа в строительном агентстве. Она каждый день расхаживает с табличкой на груди – «Элизабет Сэлмон, консультант по ипотеке» – и раздает кредиты бедолагам, которые не могут их вернуть. Мама никогда не рассказывает про преподавание в университете, хотя работать там наверняка было в сто раз интереснее, чем прозябать в офисном болоте. Я снова вспомнила про фестиваль – сообщения от Мег, фотографии Пинк и «Kings of Leon» на залитой солнцем сцене, возвышающейся над лесом поднятых рук, – и тут же почувствовала укол злости.
– Ты просто завидуешь.
– Чему?
– Тому, что у меня своя жизнь! А ты сидишь здесь, как на кладбище.
Я вырубилась сразу, как только она переступила порог комнаты.
Через некоторое время я спустилась на кухню; мама как раз загружала тарелки в посудомоечную машину. Я намазала маслом тост.
– Как ты, уже лучше? Если хочешь, можем пойти прогуляться. Свежий воздух хорошо помогает при похмелье.
Я вяло жевала свой бутерброд. Хлеб был безвкусный, но к горлу сразу поднялась тошнота.
– Алиса, то, что ты сказала… Ты ведь не всерьез?
Я плохо помнила, что успела наговорить. Несколько часов назад у меня внутри лихо крутился сложный механизм, заставлявший произносить жестокие слова и совершать бессмысленные поступки, и теперь я чувствовала себя отвратительно. Виной тому было не только похмелье: мутная волна подымалась и в желудке, и на душе. Я тронула маму за рукав выцветшего розового халатика (папа подарил этот халат ей на день рождения, а я помогла ему выбрать – точнее, выбрала подарок за него). Мне стало стыдно.
Я крепко обняла ее и тихонько расплакалась.
– Тише, тише, моя милая! – Мама погладила меня по спине. – Выпусти пар. Ничего страшного не случилось. Дети вырастают, родителям приходится их отпускать. Когда-нибудь ты меня поймешь. – Я сморщила нос. – Не волнуйся, это будет еще не скоро! – продолжила она. – У тебя впереди целая жизнь. Сначала надо окончить университет. Только представь себе, мои малыши уезжают учиться!
Робби поступил в Дарем и теперь редко приезжает домой. Это лето он провел в Австралии, везучий паразит. Постоянно присылает мне пляжные фотографии и ехидные сообщения: «Как ты там в Корби, неудачница?»
Робстер наслушался историй про наши пьянки и теперь думает, будто я целыми днями бездельничаю, хотя пьянки – это лишь сотая (ладно, ладно, десятая!) доля того, что происходит в моей жизни. Есть еще бег по утрам, горы домашних заданий, волонтерство в ночлежке для бездомных, плюс целых две работы разом – мне, конечно, далеко до Стеллы Римингтон и Аниты Роддик, но я подрабатывала официанткой в бистро и параллельно дежурила в досуговом центре.
– Извини, что нагрубила. Я вела себя как последняя дура.
– Милая, ты мамина дочка…
Потом мы немного посидели в Интернете. Заглянули на сайт Национального союза студентов и на разные университетские сайты – надо было проверить, что нужно захватить с собой (с каждым днем список становится все длиннее!). Потом рассматривали фотографии, на которых студентки играли в хоккей, или бродили парами среди кирпичных зданий, прижимая к себе стопки учебников, или подбрасывали в воздух квадратные шапочки. Казалось, все это не по-настоящему. Скоро я тоже уеду.
– У тебя все получится, вот увидишь, – сказала мама, угадав мои мысли. – У тебя все будет хорошо.
«Может, это и есть ностальгия», – подумала я, сидя за столом на кухне. Журчание посудомоечной машинки, пол, пахнущий сосновой смолой, пощелкивание бойлера. Может, именно эти мелочи я и буду вспоминать вдали от дома, скучать по ним. Мистер Пес уткнулся носом мне в колени. Похоже, даже он знает о моем предстоящем отъезде.