Тем не менее продолжало бытовать мнение, что Гренда – малообеспеченный анклав посреди богатого, снобистского района, что Гренда – свободное от предрассудков место. Если кому-то по ошибке клали в почтовый ящик газету христианско-консервативного толка, он мог спокойно взять ее с собой на очередную спонтанную вечеринку, начать зачитывать вслух любую страницу и гарантированно вызвать дружный смех среди собравшихся за столом. Если же кто-то осмеливался выразить скептическое отношение к гомосексуалистам, иммигрантам, трансвеститам и прочим меньшинствам – неважно, касалось ли это всей группы или отдельных ее представителей, – то это было равносильно социальному самоубийству. Единственной разрешенной в Гренде мишенью для критики оставались гетеросексуальные этнические норвежцы, проживающие в большом городе. Иными словами, мы сами. При этом среди жителей Гренды не было ни иммигрантов, ни геев.
На одной из последних садовых вечеринок – это случилось много лет назад, так как со временем социальная жизнь Гренды сошла на нет, – известный газетный обозреватель объявил, что ему нравится бывать внутри Центрального вокзала Осло.
– Обожаю бродить по вокзалу и напитываться энергией, – сказал он, и все навострили уши, ведь этот человек считался своего рода хёвдингом Гренды, хотя никто, тем более он сам, ни за что бы не произнес это вслух. Всякий раз, когда в прессе обсуждался очередной острый вопрос и нужно было определиться, как же полагается относиться к проблеме истинному жителю Гренды, все ждали, пока выскажется этот человек, а уже потом занимали ту или иную сторону. Зачастую он придерживался вполне очевидных взглядов, однако иногда мог выразить и неожиданную позицию, из-за чего его все опасались. Его боялись и потому, что он использовал цитаты с вечеринок в Гренде в своих газетных колонках, в качестве доказательства предрассудков, скрытого расизма и общего безрассудства. Даже в свободной Гренде нельзя было полностью себя обезопасить – особенно когда в деле оказывался замешан алкоголь.
– А знаете почему? – спросил он, сверкая глазами.
Когда никто не отозвался, он наклонился над столом и прокричал:
– Многообразие! Там, внизу, потрясающее многообразие! Я никак не могу им насытиться!
И все усердно закивали: слово многообразие было в Гренде в особом почете, тогда как слово белый произносить было зазорно, ведь на протяжении многих лет население Гренды оставалось исключительно «белым». Единственными ненорвежцами, которые смогли себе позволить купить жилье в Гренде, была пара индийцев, работавших в сфере информационных технологий. Они продержались всего полгода, пока не переехали в район Холменколлосен, видимо недоумевая, почему в таком дорогом месте, как Гренда, такие запущенные сады и неухоженные люди. Дом индийской пары примыкал к нашему, и когда они съехали, дом купила пара геев среднего возраста, которых, равно как и индийцев, привечали подчеркнуто тепло и звали на все садовые вечеринки и ужины. Первым делом геи посадили живую изгородь между нашими садиками. Если бы это сделал кто-то другой, начался бы переполох, поскольку одним из многочисленных неписаных законов Гренды была свобода перемещения, которая ни в коем случае не могла быть ограничена подобными жалкими обозначениями границ. Один из геев часто работал в саду и как-то раз попросил нас почаще стричь у себя траву и полоть, иначе сорняки переползают от нас к ним, а потом добавил, что мох, заполонивший наш газон, довольно опасен. В другой раз он посоветовал нам на зиму накрывать садовую мебель брезентом. Оказалось, что обстановка в их доме была старомодной, мебель – тяжелой и слишком большой для столь маленьких комнат и низких потолков. На свое первое – и последнее – Рождество в Гренде, они пригласили всех соседей на глинтвейн с пирогом. Жители Гренды со своими длинноволосыми и шумными детьми ворвались в их ухоженный дом, который выглядел так, словно в нем проживали две почтенные пожилые дамы: на столе, покрытом кружевной скатертью, лежали расшитые вручную салфетки, серебряная лопатка для торта и абсолютно целый чайный сервиз. Когда один из гостей попытался откупорить принесенную с собой бутылку пива серебряным ножом, один из хозяев, тот, что ухаживал за садом, кинулся к гостю с открывашкой в руках. На обоих хозяевах были костюмные брюки, белые рубашки и галстуки с рождественским узором. На партнере того, который работал в саду, поверх брюк был повязан фартук; он испек целых семь сортов печенья, о чем поспешил поведать гостям. Хозяин в фартуке разглагольствовал о рецептах и ингредиентах, все его внимательно слушали, а тем временем гадали, будет ли что-то поинтереснее, ведь все ожидали чего-то более экзотичного, раз они – геи. Однако самым вызывающим жестом за вечер стал просмотр старой, 60-х годов, черно-белой передачи с телеканала NRK, некогда записанной Фартуком на видеокассету: пожилая женщина с химической завивкой, одетая в бюнад [14], зажигает свечи и рассказывает об Иисусе и Марии, о царе Ироде и о том, почему мы празднуем Рождество.
14
Бюнад (