Туре: «Этому типу не нужен никакой психолог. Что ему нужно, так это базовый курс хороших манер. А также тщательный душ, чистая одежда и нормальный уход за зубами. И, бога ради, остричь этот чертов хвост».
Зачастую самым нуждающимся достается меньше всего, отвечаю я Туре. Я заставляю себя вспомнить, что силы мои ограниченны, что я не должна закипать из-за каждой мелочи, и пытаюсь внушить себе сострадание к этому человеку, чтобы продержаться до конца консультации, и я вновь повторяю про себя: самым нуждающимся зачастую достается меньше всего. Но на меня это не действует. Я по-прежнему ощущаю сильное желание вскочить на ноги, зареветь, опрокинуть стол, вышвырнуть этого типа из кабинета, послать его куда подальше.
Я пробую применить другую уловку: притворяюсь, будто у него рак. Метастазы в костях. Бедняга! Ведь он так молод! Мне пришла в голову эта идея, когда я читала один хвалебный некролог, ведь большинство некрологов именно такие: какими, оказывается, замечательными качествами обладали при жизни умершие, какое удивительное облегчение сквозит меж строк, ведь все хвальбы произрастают именно из этого ликующего облегчения – облегчения от того, что этот человек бесповоротно сгинул и его больше никогда не будет среди нас. Смерть становится очищающим омовением, ведь смертельное заболевание заставляет нас увидеть в жизни главное. Так почему бы нам не применять эту хитрость, когда все живы-здоровы, а не только на пороге смерти или по факту утраты? Смерть окутана ореолом святости и возвышенности, словно черный лакированный гроб, обтянутый изнутри шелком. Похороны – мероприятие торжественное, а в такой момент никому не придет в голову думать о таких мелочах, как запах плесени и навязчивый взгляд.
После десятиминутной лекции о несправедливости существования в мире, который не оправдывает никаких надежд и не соответствует даже самым минимальным требованиям, я все-таки сдаю позиции и выписываю Хвостатому направление. Я протягиваю ему конверт, и Хвостатый, даже не глядя в мою сторону, выхватывает его у меня из рук, и я вдруг понимаю, что пациенты, которые мне неприятны, обычно получают то, за чем пришли, только потому, что я хочу поскорее от них избавиться.
4
Почему я здесь. Почему это снова происходит. Я осматриваю пожилого мужчину, который хочет получить новое водительское удостоверение. Я выписываю больничный старшекласснику. Я отмечаю необходимые показатели в направлении на анализ крови, вношу данные в медкарты, открываю дверь и одного за другим вызываю пациентов, но я не отвечаю ни на одно из сообщений, которые то и дело всплывают на экране.
Почему я раньше не догадалась, что это так просто: нужно лишь перестать отвечать. Никаких дискуссий, никаких последствий. Я храню молчание всего сутки, но чувство такое, будто я давным-давно свернула с шумной дороги и теперь шагаю в одиночестве по пока еще различимой лесной тропе.
Здесь, в тишине, и возникают вопросы.
Когда это все началось? Как я здесь оказалась? И, что важно, в какой момент я могла сделать иной выбор?
Женщина 1989 года рождения приходит на гинекологический осмотр. Она ведет себя вполне нормально. В большинстве своем люди вообще нормальные. Они стараются вести себя прилично. Не правда ли, Туре? Мы все стараемся изо всех сил.
«Конечно, ведь под солнцем теплее, чем в тени», – отвечает Туре и на какое-то время замолкает.
Вполне логично считать, что все началось в ту самую пятницу ровно год назад, хотя много указывает, что все началось гораздо раньше, и то, что было приведено в движение в тот вечер, – на самом деле лишь крошечный фрагмент обширной сети всевозможных нитей и пересечений. И тем не менее все началось вполне конкретно, в тот момент, когда я, лежа на диване, нажала на кнопку в мобильном телефоне, наивно полагая, что это всего-навсего обыкновенный день в обыкновенной жизни. Как врач общей практики с многолетним стажем, я могла бы и догадаться, что не существует никаких обыкновенных дней и обыкновенных жизней.