После этих известий личный счет к союзничкам приобрел глобальные размеры. Серега, который наслушался от меня о поведении англичан и американцев в будущем, тоже особой любви к ним не испытывал. Но смотрел на вещи более трезво, постоянно повторяя успокаивающую меня фразу: «Сейчас все будет зависеть от нас». И я это тоже понимал. Когда высшее руководство знает все расклады и подводные камни, ожидающие страну в ближайшее и не очень время, то всегда можно выстроить политику так, чтобы ни у кого даже не возникало мысли разговаривать с СССР «через губу». Причем как внешнюю, так и внутреннюю политику. По поводу внешней я немногое могу сказать – итоги переговоров в Ялте полковнику Лисову не докладывали, но вот насчет внутренней…
В последней речи Сталина, помимо всего прочего, оглашались очень интересные вещи. Мол, пролетариат, это, конечно, передовой отряд партии, но селяне несут не менее важную функцию сохранения традиций, обычаев и вообще являются «кормильцами и душой народа». А исходя из этого, к ним и отношение должно быть особое. Еще говорил про улучшение работы МТС, образование крупных агропромышленных объединений с новаторским подходом к работе и нормальной оплатой труда. Мимоходом упомянул о частных крестьянских хозяйствах, развивающихся трудом одной семьи. Сказал, что прежняя сверхэксплуатация деревни была вынужденной мерой для достижения достаточной индустриализации, и теперь ее можно рассматривать как некий займ труда колхозников, а поэтому отныне будет меняться сам принцип отношения к сельским жителям.
То есть минут сорок излагал планы по реконструкции деревни и изменению отношения к этому вопросу со стороны правительства. Потом, переключившись на другое, рассказал про индивидуальные предприятия, занимающиеся мелким и средним ширпотребом. Не кооперативы, которые при советской власти и так существовали, а именно про индивидуальные. Виссарионыч даже двинул мудреную фразу насчет трудового богатства, которое, как единственная морально оправданная форма богатства, совместимо с идеями социализма.
Офигеть! Это значит, что в СССР появится хоть и небольшая, но частная собственность. М да… видно, Верховный после всех раздумий, решил склониться в сторону «китайского социализма». Только вот не рано ли он начал?
Хотя там, наверху, постоянно шла какая-то подковерная борьба. Последние три месяца я только и слышал о перемещении, а то и отстранении одного и о переводе на новое место работы другого видного партийца. Вроде все чинно-благородно, но вот переводились и отстранялись в основном те, кто так или иначе в будущем поддерживал линию ныне покойного Хрущева.
А на их места ставились другие. О ком-то я слышал в том времени, о ком-то не знал. Вот, например, тот же Машеров, который руководил группировкой партизанских отрядов в Белоруссии, неожиданно оказался в секретариате ЦК. Нет, после освобождения республики он своим районом рулил очень хорошо, только подобный скачок для двадцатишестилетнего парня мне был непонятен. А если учесть, что в партию он вступил менее двух лет назад, то ваще…
Хотя, скорее всего, Верховный подбирал себе людей по одному ему понятным признакам и назначал на нужные посты, невзирая на стаж и возраст, преследуя определенные цели. А теперь, видно, все необходимые фигуры расставлены, и Сталин начал выполнение своего плана. Сначала в виде речей и обозначения общего направления движения. Но само начало мне уже нравится.
Да и не только мне. Армия у нас хоть и рабоче-крестьянская, но в основном все-таки крестьянская, и многие бойцы доставали политруков вопросами, касающимися именно той части речи Виссарионыча, где говорилось о крестьянских хозяйствах. Те бекали, мекали, но вынуждены были вникать в вопрос и заниматься разъяснениями внезапно вильнувшей новой линии партии.
– Понял?
– Что?
– Твою дивизию! – Серега раздраженно ткнул папиросой в пепельницу. – Опять в облаках витаешь?
– С чего ты взял? – Сделав обиженные глаза, я повторил приказ: – Завтра в пять утра выдвигаемся двумя машинами в сторону Кенигсберга. Прибыв на место, забираем Одинцова, который ведет нас на объект. Там будем искать то – не пойми что, а в частности – местонахождение лаборатории «Кенигсберг-13», о которой никто из местных жителей даже не слышал, но боятся ее до непроизвольной дефекации. Потом ужинаем и ночуем в казарме при комендатуре. С утра опять на поиски. Кстати, ищем до ишачьей пасхи, или сроки ограничены?
– Кх-м… Ты, Илья, пессимист. А на поиски дается три дня, после чего вы возвращаетесь и мы выдвигаемся в Рудель. Фронт-то вон как далеко на запад ушел…
– Пессимист – это хорошо информированный оптимист! И радует, что мы туда на три дня, а не до конца войны катим. И еще – продаттестаты брать, или ты разрулишь?
– Берите сухой паек. А ужином вас там кормить будут, я договорюсь.
– Понятно.
– Тогда у меня все. Иди ребятам скажи, чтобы готовились.
И я пошел готовить мужиков к завтрашним поискам.
Сначала планировал оставить прихрамывающего Пучкова на базе, но Гек разобиделся, и я, прикинув, что бегать нам не придется, разрешил собираться и ему. Так что едем всей группой. Я, Шарафутдинов, Гек, Змей (он же Женька Козырев) и наш новенький – Даурен Искалиев, спокойный как трамвай парень родом из Петропавловска, боевую кличку пока еще не заработавший.
Еще возьму с собой радиста, из хозяйства Северова. Марш-броски делать в этот раз не придется, поэтому толстопуз будет сидеть в «УльЗИСе», пока мы подвалы зачищать станем.
Вообще, конечно, это просто смешно. Такое впечатление, что Мишка себе подчиненных по своей комплекции подбирает. А если вдруг в его «команде бегемотов» появится худой, то через пару-тройку месяцев новенького уже не отличить от остальных упитанных и вальяжных связистов. Но невзирая на объемы, парни у него один к одному – знатоки своего дела.
Так что решено: возьму Силантьева, тем более он давно вокруг ребят вертится, раскрыв рот слушая их байки. Вот пусть и посмотрит моих «сказочников» в деле. А Искалиев – наш новый штатный радист, в этом случае может как обычный боец разведгруппы со всеми работать, потому что толку от его «шарманки» под землей все равно не будет. Заодно и притрется получше. Тренировки тренировками, но перед заброской к немцам обкатать парня в почти боевых условиях – дело очень хорошее…
Шмидта, которому Гусев дал отпуск, я решил не тревожить. Все-таки человек семью пять лет не видел. Да и в Алленбурге, откуда Макс родом, бои были сильные, поэтому никто не мог сказать, выжили ли его родственники. Наш немец, правда, ни слова не говорил о том, чтобы смотаться в родной город, хоть до него и было меньше тридцати километров.
А когда Серега снарядил «виллис» и дал сопровождающим лейтенанта Корзуна из взвода охраны, то Шмидт чуть не расплакался. Но тевтонская выдержка взяла свое, и чувства Макса выразились только в преувеличенно четких движениях при отдаче чести.
Сашка Корзун потом связался с нами из алленбургской комендатуры и сообщил, что Максимиллиан своих нашел. Не всех, но нашел. Мать у него погибла под английскими бомбежками, зато сестры и младший брат были живы. Сейчас Шмидт и Корзун помогают им устроиться в новом мире. М-да… Вот, наверное, в комендатуре шизеют от такого пассажа! Не каждый день на оккупированной территории увидишь немца, который является сотрудником НКВД.
Но комендачи действуют по закону, и поэтому родне Макса полагаются все льготы, которые существуют для советских военнослужащих. Только все равно пусть лучше он свои оставшиеся три дня догуляет. Глядишь, сестру, ту, что постарше, на работу устроит. Все навар, а то на его денежный аттестат троим людям особо не прожить.
Поэтому, придя в наше расположение, дал команду готовиться только присутствующему составу. В принципе, собрались быстро. Единственно, что я пресек желание Гека взять с собой «калаш».
– Леха, ты что, головой ударился? Мы же не в тыл к немцам идем! Ведь шариться на виду у всех с новым оружием – это все равно что табличку на шею повесить: «осназ». А если учесть, что и терроргруппы им еще не все вооружены, то такая демаскировка может вылезти боком. Поэтому приказываю – новое оружие сдать, а с собой брать только то, с чем раньше ходили.