Впрочем, почему вдруг?
Совсем не «вдруг» покрылся Олег к вечеру испариной, затошнило его и скрутило ему кости. Перемена погода – его верная бессердечная подружка. С тех пор, сильно покалечился он, упав на рыбалке с крутого обрыва в реку. Ах, как не хотелось ему в тот день этой рыбалки. Как тревожно он спал накануне. Как рассеяно собирал он утром рюкзак, всё время что-то забывая. Как ватными были его ноги. Не хотел, а всё ж таки поехал, хотя завсегда влекла его не рыбалка, а охота. Но друзьям отказать, как? Оба Сергея – ему что братья, и с детства.
С которыми не встретиться уже никогда. Погибли они, вскоре. Разбилась их машина на автостраде в дребезги. И Олег бы, наверняка, тоже б погиб. На утиную охоту в тот его друзья спешили. А какая ж охота без него, Олега. Больничная койка уберегла, на которой лежал Олег после той, злосчастной, рыбалки уж как месяц …
Эх, да что тут говорить, судьба – мрачная, порой, не радостная штука. Вот поэтому, может, и сон ему таковой приснился. Безысходный.
А приснилось ему вот что: будто одновременно он и какой-то путник в горах, и некий на горной тропинке пророк. И, будто бы, как только путник <Олег> и пророк <Олег> повстречались, то мгновенно зрит пророк <Олег> (как на экране телевизора) путника <Олега> гибель. Поскольку ночью грядёт гроза, и поскользнувшийся на скользких камнях путник <Олег> рухнул в глубокое ущелье.
И тогда говорит пророк <Олег>:
– Постой, странник, не спеши, отдохни денёк, иначе не миновать тебе беды!
И путник <Олег> устало прислонятся к скале, отчего-то пророку <Олегу> беспрекословно поверив. А пророк <Олег> единым мгновением зрит новую картинку: как радостно, уж давно заждавшись, встречает путника <Олега> прекрасная дева. А потому и вскрикивает он, пророк <Олег>, сердито:
– Что же ты расселся тут <такой-разэтакий>, дома тебя уж давно заждались!
И путник <Олег> тут же встал, и уж собрался продолжить свой путь, как новое, вернее, старое у пророка <Олега> вспыхивает искрой видение. Про погибельное, значит, ущелье.
И путник <Олег> вновь устало прислоняется к скале, а потом снова собирается в путь, после нового-старого пророчества. И это происходит потом много-много раз. Но как-то странно, одним мгновением эти «идти-не идти» случаются. Все «новые-старые» пророчества каким-то странным образом вдруг стали враз, что единственным мазком кисти, нарисованы на скале. И некое предчувствие при этом (не у путника <Олега> и не у пророка <Олега>, а у некоего в этом сне поднебесного существа, и, кстати, ещё одного Олега) появляется. Предчувствие безысходной вечности … что ли.
Правда, и вечность оказалась тоже не вечной, поскольку он, Олег, который уже самый, что ни есть сущий, то есть во плоти и крови, дёрнувшись всем телом, испугано проснулся.
История девятая. Рассказ из книги, которая никому не интересна
<заглавие это, к чему?
А он писал, а он страдал,
А он ни ел, ни пил, не спал,
Он всё кропал пустую блажь,
Любое слово где пассаж,
Ему редактор так сказал,
Редактор попросту зевал,
Когда поэт стихи читал,
Редактор, в общем-то, он прав -
Он не дурак, чтоб тренд поправ,
Взамен гламурности в словах
Печатать истины в стихах.>
Эпиграф
Он не рвал в заботах душу,
Не тягался и с судьбой,
Да, он бил, порой, баклуши,
Чтя здоровье и покой,
И поныне он живой.
«…Сорока пяти лет отроду, но уже изрядно раздавшийся «вширь» Геннадий Иванович Трудолюбов вопреки своей фамилии физический труд не жаловал, а потому работал охранником в бывшем заводском дворце культуры, а ныне, так называемом, доме народного творчества. «Так называемом» – потому что всё «народное творчество» умещалось в нескольких помещениях: курсы кройки и шитья, кружок вязания, изостудия, класс духовых и струнных инструментов, певческий группа – вот и весь народного творчества «объём». Остальное, и немалое, пространство первых сталинских пятилеток здания, как правило, пустовало. От полной финансовой безысходности штатную администрацию нашего культурного заведения в лице директора, бухгалтера и завхоза выручала лишь краткосрочная аренда. И как раз сегодняшний воскресный день такой палочкой-выручалочкой и являлся. Некогда театральный зал взяла до вечера в аренду некая <в части распространения биологически активных добавок> сетевая компания.
Подобные дни Геннадий Иванович, в общем-то, приветствовал, хотя и прибавляли они излишнюю заботу: парадные двери здания приходилось закрывать гораздо позднее обычного. И приветствовал он эти дни не потому, что аренда помещений сулила прибавки к его скудному жалованию, а потому что привносилось в монотонную службу охранника какое-никакое, а разнообразие. Иной раз, разнообразие высшей для души охранника «пробы». Ведь как себя не расписывай, но стоит лишь своё в жизни занятие помянуть, как в глазах докучливого собеседника тут же читалось: «Всё ясно, неудачник!» А Трудолюбов себя неудачником не считал. Он считал себя человеком высоких моральных принципов. Тех принципов, что не дозволяли Геннадию Ивановичу не только каким-нибудь бизнесом, или иным доходным делом заняться, но и даже помыслить об этом. А потому Трудолюбов, когда глазел с верхотуры последнего ряда на проходивший на сцене некий бизнес-семинар или тренинг, завсегда походил на благородного орла, гордо реющего в небесах над земной суетой. И чужие внизу о жизненной успешности повествования никаких недобрых в Геннадии Ивановиче чувств не вызывали. Высокие принципы помогали Трудолюбову <см. выше, про орла> воспарять ему и над завистью, и над злобой.