Мы пошли следом за ней. Я сел на табуретку и набрался мужества.
- Я хочу сказать...
- Что вы застрелили террористку из «Униты»? Мне уже доложили.
- Я хочу сказать, что вы не можете её арестовать,- произнёс я,- Она пока ничего не нарушила. Она приехала в гости к бывшему однокласснику. Это не запрещено.
Ловкие пальцы Накано как ни в чём ни бывало обшаривали одежду Алины.
- Совершенно верно,- сказала лейтенант,- это не запрещено и я и не собираюсь арестовывать вашу подругу. Сейчас мы выпьем чая и поедем в гости. Только,- она повернулась к Ватанабэ,-завари нам новый чай в другом чайнике. А этот вытряхни и вымой.
- Зачем?
- В него могли положить яд.
- Кто?
- Да кто угодно!
- Я хочу сказать, что вы не можете её арестовать,- произнёс я,- Она пока ничего не нарушила. Она приехала в гости к бывшему однокласснику. Это не запрещено.
Ловкие пальцы Накано как ни в чём ни бывало обшаривали одежду Алины.
- Совершенно верно,- сказала лейтенант,- это не запрещено и я и не собираюсь арестовывать вашу подругу. Сейчас мы выпьем чая и поедем в гости. Только,- она повернулась к Ватанабэ,-завари нам новый чай в другом чайнике. А этот вытряхни и вымой.
- Зачем?
- В него могли положить яд.
- Кто?
- Да кто угодно!
8. Я вечно буду гаснуть
15 сентября 1992 года Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо) Западная часть острова, город Саппоро. Столица. Лейтенант Накано так и не объяснила, зачем нам ехать в гости к главному айну. Мы просто поехали, в тесной лейтенантской «Судзуки» с упругими сидениями. Как на работу. Воробьёва молчала всю дорогу. И мне оставалось только вспоминать. Я помнил это молчание. Точно так же она молчала в то лето, когда я её предал. Она не произнесла ни единого слова, когда шла с нами до квартиры, собирала вещи и шагала через весь город на станцию. Молчать у неё получалось ещё лучше, чем говорить. Слова могут и обмануть. А с молчанием всё и всегда и так ясно. Ни одного письма (в середине девяностых ещё писали бумажные письма). Ни одного звонка. На шестой день я позвонил старосте и попросил его узнать, доехала ли она до Саппоро. Он выяснил. Алина доехала. С ней всё хорошо. Ходила с подругами на ретроспективу Кей Кумаи. Показывали «Сандакадан, публичный дом номер 8», если это имеет какое-либо значение. И ещё ходит в музыкальную школу. К началу занятий я уже собирался забрать документы. Мне казалось немыслимым видеть её каждый день. - Не надо ничего бросать, - сказал мне Москаль-Ямамото. - Я не смогу быть рядом с ней. - Ты не сможешь только первые три дня. Потом привыкнешь. Помнишь у Достоевского? Человек - он ко всему привыкает. Японцы - даже японцы-креолы - народ удивительный. Они понимают Достоевского. Для русского человека Достоевский - это в лучшем случае зеркало. А для японца - прозрачное стекло. Москаль-Ямамото оказался прав. Смотреть на неё было горько, но я быстро привык к этой горечи. Через две недели после начала занятий объявили, что будет фестиваль. Новый директор решил поднимать культуру лицеистов. - Можно не ходить? - спросил Антон. - Вам, Москаль-Ямамото - ходить на фестиваль вообще противопоказано, - ответила ему учительница, - Вы - человек, как говорят у вас в России, nekulturny. - Я с Хоккайдо, - ответил Москаль-Ямамото, - Как и вы. А на фестиваль пойду. Москаль-Ямамото очень гордился своим дедом, которого сослали на Хоккайдо в 1933 за то, что «пытался внедрять марксизм в добычу жемчуга и производство рыбного клея». Возможно, полицейское ведомство полагало, что юный Ямамото попросту сбежит в Союз и избавит их от лишней работы. Но дедушка сбегать не стал. В этом смысле Москаль-Ямамото был весь в дедушку - он мог куролесить, сколько угодно, но никогда не покидал места, где его готовы были терпеть. Я не хотел идти на фестиваль, но всё-таки прочитал афишу. И увидел, что выступает Алина. Колебался долго. И на предпоследнем уроке решил, что пойду. Кажется, вечность я бегал вокруг гимназии в поисках цветочного магазина. Первый раз в жизни я понял, для чего они нужны. Наконец, лавочка нашлась возле ворот парка. Разумеется, в лицее не было концертного зала. Поэтому выступали в малом городском театре Саппоро. Я много раз проходил мимо, но никогда не был внутри. Туда я и побежал с букетом пылающих роз. Но заходить не стал, а замер на пороге. Ждал Москаля-Ямамото. Не знаю, почему я его ждал. Друзья всегда кажутся нам экспертами по любому вопросу. Он подошёл. Как обычно, даже в официальной лицейской форме он выглядел немного растрёпанным. - Я хочу ей это подарить, - сказал я, - и попросить прощения. - Ну, дари. В смысле, проси. Тебе что, разрешение надо? - Как думаешь, простит? - Тащемта, ты ничего плохого ей не сделал. Ну записали в книжечку, ну и что? Нас вот за карбид чуть на учёт не поставили - и ничего, живы, учимся. - Ладно, допустим. Мы пошли в зал и нашли себе место. Зал был на удивление тесным. Я не запомнил первых два номера. Возможно, там были танцы. На сцену я не смотрел. Сидел в темноте и поглаживал букет в холодном целлофане. Наконец, вышла Алина. Она выглядела совсем взрослой в длинном платье синего шёлка и со сверкающими заколками в рыжих локонах. Глаза горели, а лицо смеялась. Дохнуло холодом. Я подумал, что это сквозняк. Потом догадался - пот выступил у меня на лице. - Я прочту вам моё стихотворение, - сказала она, - оно довольно смешное и глупое. Вам надо расслабиться, чтобы не заскучали. Зал пошевелился. - Это стихотворение о том, что бывает, когда на поминках выпьют слишком много... так, что труп может не доехать до кладбища. Рвутся в небо клочья дыма Из далёких чёрных труб. В ночи цвета гуталина Ищем мы пропавший труп. Как же мог он раствориться? Где из кузова упал? Разное могло случиться - Может, кто уже поднял? Помнишь, пьяный красный вечер Кладбище? Трава как ворс? Дует мокрый южный ветер - «Где же труп, вот в чём вопрос?» И мелькают частоколы Из надгробий и крестов Едем так же, мимо школы Ищем призраки гробов. Мы все морги обзвонили: «К вам наш труп не заходил?» Труп утерян, ночь в ванили... Мало ли, что учудил... Труп, ау! Глаза как в сере. Ночь и жёлтые огни. Стонут под ногами двери. Люди? Трупы? Где они?.. Послышался смех пополам с аплодисментами. Я тоже смеялся и хлопал. Воробьёва молчала с лёгкой улыбкой. Она ждала, пока мы устанем и затихнем. - Отлично. Прекрасно. А теперь я буду петь серьёзно. Она набрала побольше воздуха. Зал замер. Зазвучали аккорды невидимого пианино. Оно звучало очень натурально - но при этом тонко и чувственно. И Алина запела: Но нет, я не умру, Я вечно буду гаснуть, Как розовый закат, Как кофе с молоком... И тут погас свет. Тишина сделалась абсолютной. Потом начались шорохи. Кто-то перешёптывался, кто-то поднялся и пытался подойти к кулисам. Я поднялся и пошёл в боковой проход. Я тоже не знал, что происходит. Но я знал, что делать. В темноте я нащупал сцену. Осторожно поднялся на неё и пошёл за кулисы. Отбросил последнюю, белую и липкую, как ночная рубашка. И нащупал среди холодных кирпичей дверь. Я всё равно подарю Алине цветы. На свету или в темноте. С той стороны свет горел, только жёлтый и липкий. Голые кирпичи дышали холодом, и повсюду пустые рамки и старые декорации. Разговаривали в углу, так, что через всю комнату протянулись три длинные тени. - Мне ничего не говорили... - Вам и не могли ничего сказать. Мы сами узнали про это, только когда получили приказ. - Я могу что-нибудь сделать? - К сожалению, нет. Алина села на табурет и всхлипнула. Сейчас она была похожа на райскую птицу с перебитыми крыльями. Я вышел из своего укрытия и подошёл к троице. Краболовов было двое, в штатском, но с форменными фуражками. Они стояли вокруг Алины, словно часовые. Сначала сделать самое главное. Я подошёл и протянул букет. Она встрепенулась, дрогнула, и светлые, нежные руки схватились за целлофан. - Спасибо! Спасибо! Две слезинки упали в букет. - В чём её обвиняют? - спросил я. - Её не обвиняют. - Так что вы тут делаете? Тот, который молчал, достал из кармана кожаной куртки большой и хрустящий номер «Японской правды» и протянул. Номер был развёрнут на второй странице, где публикуют официальные постановления. Оно было напечатано по-японски, старым шрифтом, который не менялся с 1947 года. Указ Президиума Верховного Совета Японской Социалистической Республики о лишении гражданства ЯСР и выдворении за пределы ЯСР Воробьёвой А. К. от 11 сентября 1992 г. Учитывая, что Воробьёва систематически совершает действия, не совместимые с принадлежностью к гражданству ЯСР, наносит своим враждебным поведением ущерб ЯСР, Президиум Верховного Совета ЯСР постановляет: На основании статьи 4 Закона от 19 августа 1968 г. «О гражданстве Японской Социалистической Республики» за действия, порочащие звание гражданина ЯСР, лишить гражданства ЯСР и выдворить за пределы страны Воробьёву Анну Константиновну, 1978 года рождения, уроженку г. Хакодатэ. Председатель Президиума Верховного Совета ЯСР КЭЙСУКЭ ХИКАРИ Секретарь Президиума Верховного Совета ЯСР ЦУСИМА КОТАКА Пока я читал, Алина успокоилась. Встала и вытерла слёзы. - Ну, пошли. Они повели её прочь, куда-то вглубь помещения. Воробьёва шла в синем платье, гордая и прекрасная. Она держала букет у груди, как ребёнка. Лязгнула крошечная дверца, заскрипели верёвки подъёмника. За сценой я остался один. И был совершенно уверен, что больше никогд