С кем только ни сводила его судьба за долгие годы ведения дневников — с Роденом, Майолем, Андре Жидом, Дягилевым, Нижинским, Рихардом Штраусом, Гауптманом, Новалисом, Верленом — всех не перечесть! Но главной точкой его интереса многие годы оставался Фридрих Ницше, которого он считал величайшим мыслителем всех времен и в увековечении памяти и наследия которого он сыграл неоценимую роль.
Вернувшись домой после первого посещения своего кумира, Кесслер не нарушил традицию — он сделал запись в дневнике:
«Когда я вошел, он спал. Его могучая головы, слишком тяжелая для его шеи, чуть склонившись направо, свесилась на грудь. Лоб у него огромный под копной все еще темно-каштановых волос. Его плохо ухоженные роскошные усы тоже еще не поседели. Глубокие темно-коричневые тени лежат на щеках под глазами. Опухшие кисти рук, опутанные зеленовато-лиловыми венами, выглядят восковыми и похожи на руки трупа. Несмотря на то что Элизабет принялась гладить его плечи и звать: «Проснись, дорогой, проснись!», он не проснулся. Он не выглядит ни больным, ни безумным, он просто выглядит, как мертвец».
Мальвида
— Не понимаю, куда исчез Савелий, — пожаловалась Мальвида дочери. — Я уже третий день не могу его найти, две пневматички ему отправила.
— Ты уже третий день его ищешь? Тайком от меня?
— Не то чтобы тайком, но не хотелось тебя волновать.
— Так что с тобой?
— Ничего особенного — по ночам сердце иногда схватывает.
— И ты третий день молчишь? Можно ведь вызвать нашего семейного врача, почему обязательно Савелия?
— Я к нему привыкла.
— Вечные причуды! А что ты делаешь, если сердце схватывает в Риме?
— В Риме у меня есть свой семейный врач.
Их едва не разгоревшуюся ссору прервал резкий звонок колокольчика у ворот. Ольга выглянула в окно.
— Ну, слава богу, нашелся твой Савелий! Мчится, как афганская борзая.
А Савелий уже вбегал в утреннюю гостиную:
— Мали, дорогая, вы меня искали? Что случилось?
— Куда же вы запропали без предупреждения? А если бы и вправду что-то случилось?
— Виноват, виноват, виноват! Но когда вы узнаете, куда я запропал, я уверен, вы меня простите.
— Если вы так уверены, рассказывайте!
— Мали, ты говорила, что у тебя схватывает сердце, — вмешалась Ольга.
— Да-да, сердце! По ночам иногда болит. Но вы сначала расскажите, где вы были, а потом займемся сердцем.
Савелий явно не спешил сразу перейти к сути дела.
— Три дня назад Лу попросила меня встретиться с ней в Магдебурге…
— Я сразу заподозрила, что за вашим исчезновением скрывается Лу, — фыркнула Ольга.
— Но вы даже и на миг не заподозрили, зачем она там скрывалась.
— Разве? Я заподозрила, что к вашему приезду Лу уже сняла двухместный номер в приличном отеле.
— Вы опять за свое, Оленька! А ведь в этом нет ничего нового.
— Оля, угомонись, дай Савелию рассказать, зачем Лу занесло в Магдебург, — рассердилась Мальвида и вдруг догадалась. — Это как-то связано с Фридрихом, да? Ведь Наумбург там совсем рядом?
— Ну, Мали, вы просто чудо! Такое чутье на своих!
— Чего же вы тянете! Говорите скорей — что с Фридрихом? Он жив?
— Жив, если это можно назвать жизнью. Молча лежит на кровати посреди комнаты в белом балахоне — изображает Заратустру, который когда-то много чего сказал.
— Что значит — изображает Заратустру? Зачем? Кто его заставляет?
— Ясно кто — его дорогая сестричка Элизабет!
— Какая-то чушь! Для чего ей это понадобилось?
— Для ремонта крыши.
— Какой ремонт? Какой крыши?
— Ну, крыша течет, а денег на ремонт нет.
— И при чем тут Заратустра?
— А при том, что люди приходят смотреть на Заратустру и платят за вход.
— А Фридрих согласен?
— Дорогая Мали, ну, кто его спрашивает? Он ведь ничего не понимает — он тихо лежит, иногда пукает, иногда писает под себя и смотрит в потолок, над котором эта самая крыша.
— Она что, выставила его на всеобщее обозрение?
— Что-то вроде того. Обозрение не так чтобы всеобщее, а только для тех, кто заплатит.
— И что сделали вы с Лу, когда это увидели?
— А что мы могли сделать? Заплатили и вошли.
— Вы хотите сказать, что Лу заплатила, чтобы посмотреть на Фридриха в таком печальном виде?
— А что ей оставалось? Бесплатно Элизабет бы ее не впустила! Она и так, едва лишь узнала Лу, ощетинилась, как еж, и зашипела, как гремучая змея: «Ты что тут делаешь?» А Лу улыбнулась, как только Лу умеет улыбаться, и пропела нежно-нежно: «Я, как и все, пришла полюбоваться на великого Заратустру, который уже ничего не может сказать». И положила деньги в кувшин, стоящий на столике у входа. После этого Элизабет уже не могла нас не впустить, тем более что к тому времени появились еще люди и смотрели на нас с любопытством. Мы гуськом прошли по коридору и оказались в комнате, в центре которой возвышалась кровать. Кровать стоит на высоком пьедестале, чтобы ничто не заслоняло Фридриха от глаз посетителей. Лу прямо задохнулась, увидев на ней чучело Фридриха в белом одеянии. Мы медленно двинулись по узкому проходу между кроватью и стеной, и было странно видеть, как неподвижны широко раскрытые глаза Фридриха. Его устремленный в потолок взгляд не следовал за движением проходящих мимо людей. От этого взгляда меня охватил такой ужас, что волосы на затылке встали дыбом. Это был взгляд мертвеца.