— Сумасшедшая! Ты хочешь отправить на гильотину своего мужа!
— Нет! Я отправлю на гильотину твоего любовника! Сюда! Ко мне! Мадлен солгала! Она приняла на себя чужую вину! Я знаю настоящего преступника! — кричит Мари.
Топот шагов по коридору. На крик бегут.
Момент, — и всё погибнет.
Мадлен выхватывает нож, на смерть ударяет Мари.
Её «gigolo» спасён!
И под гром аплодисментов добрых, мирных, до глубины души тронутых буржуа занавес падает над этой жестокой драмой, полной сентиментальности и бесчеловечия.
Буржуазки вытирают слёзы умиления пред этой героиней, проституткой, убивающей несчастную женщину, чтоб спасти убийцу — сутенёра.
Так устроены декадентские умы г-ж Марсиаль.
Они ищут героинь в публичных домах и удар ножом считают героизмом.
Это вызывает у них сентиментальные тирады, а сентиментальные. тирады, в свою очередь, вызывают слёзы у чувствительных буржуа.
И в конце концов всё это декадентство — просто-напросто скверный запах, который поднимается от современного буржуазного общества.
Знаменитая «Бианкини», — некрасивая, как и Марсиаль, с таким же неприятным, длинным, «лошадиным» лицом, — играет маленькую роль подследственной арестантки.
Роль самую незначительную. Она только «украшение спектакля». Немножко кайенского перца, прибавленного для остроты.
Надо, чтоб публика имела удовольствие видеть знаменитую отравительницу.
И когда г-жа Бианкини выходит на сцену, публика пытается аплодировать.
Но буржуа обдают смельчаков строгими взглядами.
Ну, ещё Марсиаль. Она — автор. Она исполнительница главной роли. Но Бианкини, играющая выходную роль.
Ведь нельзя же аплодировать женщине только за то, что она пыталась отравить своего мужа!
— Это безнравственно!
Публика, собравшаяся посмотреть на отравительниц, рассуждает о нравственности!
Никто, впрочем, столько не любит говорить о нравственности, сколько гг. буржуа.
Но это ещё не всё.
Одна из газет упрекнула г-жу Бианкини за то, что она делает спекуляцию из своего позора.
Г-жа Бианкини ответила письмом в редакцию.
Она только зарабатывает свой хлеб, играя арестантку St. Lazare’а.
А если б она хотела спекулировать на своём позоре!
Сейчас же по выходе из тюрьмы ей предлагали наперерыв ангажементы в кафе-шантаны.
Чтоб она только выходила на эстраду!
Таковы нравы.
А ведь знаете, это идея.
Заставлять «знаменитых» преступников играть, ну, хотя бы в благотворительных спектаклях в пользу бедных.
Публики будет масса, и бедным достанется от этих спектаклей гораздо больше, чем достаётся от «благородных спектаклей».
Таким образом, преступники не будут сидеть на шее у мирных граждан и будут приносить даже пользу.
А затем, — если заставить, например, преступников разыгрывать пьесы современных российских драматургов, — разве это не будет достаточным наказанием?
Выучить, например, хоть весь репертуар художественно-литературного театра, — разве это не достаточное наказание даже за отцеубийство?
Таким образом, и преступление будет примерно наказано, и преступники будут приносить пользу, и современная драматическая литература хоть на что-нибудь да пригодится.
Мистерия
Представьте себе совершенно невероятную картину.
Париж. Вечер. Город охвачен весельем. Огромный театр. Полный нарядный зал. Фраки, великолепные туалеты.
И на эту блестящую толпу смотрят со сцены глаза распятого Христа.
На сцене Голгофа. Три креста.
И над публикой, разодетой по вечернему, раздаётся голос:
— Или! Или! Лима савахвани!
Войдя в эту минуту в театр, вы отшатнулись бы.
— Не схожу ли я с ума? Что такое?
Это — мистерия.
Аббат Жуэн, настоятель церкви св. Августина, самый известный из проповедников в Париже, захотел воскресить мистерию, уцелевшую от средних веков только в горах Баварии, в Обераммергау — в самом центре цивилизации, в столице мира — в Париже.
Аббат Жуэн сказал:
— Вы говорите, что театр школа? Отлично. Пусть эта школа будет религиозной.
Он говорит:
— Вы нейдёте к религии, — религия придёт к вам. Вы идёте в театр, — вы услышите проповедь в театре.
Пылкого и страстного аббата Жуэна не смутило то, что единственный свободный театр в Париже — «Новый театр», на «грешном» Монмартре, рядом с кафешантаном Casino de Paris, — даже в одном доме!
Аббат Жуэн решил:
— Тем лучше! Идём проповедовать на торжищах!
Он нашёл компанию антрепренёров, которым решительно всё равно, что ставить. Собрал труппу актёров, которым решительно всё равно, что играть.