Во всей пьесе эти две фразы и имеют огромный успех.
Я шёл из театра холодным, почти морозным вечером и вспоминал прошлое. Такое недавнее-недавнее прошлое.
На самой красивой площади во всём мире, на площади Согласия, ясным, тёплым и светлым весенним утром происходила манифестация перед траурной статуей Страсбурга.
Молодая женщина, эльзаска родом, с огромным чёрным эльзасским бантом из муаровых лент на голове, водила в Маделен причащать своего сынишку.
Она купила букет фиалок в два су, чтоб ребёнок возложил этот букет на статую Страсбурга.
— Пропустите ребёнка! Пропустите ребёнка.
Но толпа была слишком густа.
— Ребёнок несёт цветы Страсбургу!
Его схватили на руки, подняли над головами и передавали из рук в руки.
Так в церкви передают свечку святому.
Момент, когда он положил свой букет на колени статуи, — какое-то безумие охватило всех.
— В Страсбург! В Страсбург! — кричала молодёжь.
Воздух дрожал от аплодисментов.
Счастливая мать рыдала!
Многие в толпе плакали.
Ребёнка снова передавали из рук в руки, целовали, пока он, наконец, не заплакал и не начал проситься. Овация подействовала на него расслабляюще.
Это было всего восемь, много-много девять лет тому назад.
Лицо женщины, изображающей Страсбург, в то время было закутано чёрным флёром, пьедестал убран венками, траурными лентами и золотыми надписями, которые горели на солнце, призывая к мщению. И всегда вы находили у ног статуи несколько букетов, которые не успели ещё завянуть.
Ветер истрепал чёрный флёр и разнёс его обрывки, как чёрную паутину.
Иногда бывают манифестации. Иногда. Когда хотят сделать неприятность правительству, которое терпеть не может никаких манифестаций.
Высохшие цветы сгнили под непогодами.
Металлические венки заржавели, почернели, с них слезла краска, дожди смыли надписи с лент.
И вся статуя Страсбурга напоминает забытую могилу, которой больше никто не посещает.
— Иногда… В годовщины… По обычаю…
Так бывает, когда умирает старая бабушка.
Сначала ездят к ней на могилу. Потом перестают.
Её не забывают совсем. Накануне годовщины её смерти говорят:
— Ах, да! Пусть няня завтра съездит к бабушке на могилу и отслужит там панихиду.
Tempora mutantur, et nos mutamus in illis.[30]
Может быть, это плохо. Может быть, это хорошо. Но это так.
Эмбер (Интервью с Парижем)
«Avez vous vu m’dame Humbert?»
Парижская песенка.Это было этим летом.
— Mesdames! Messieurs! Посторонитесь! Посторонитесь! Дорогу г. министру!
Проходил удивительно похожий на В. И. Сафонова, «маленький аббат» — г. Комб.
— Вот бы спросить у него, где теперь m-me Эмбер? — засмеялся в толпе господин.
— А разве Комб знает? — спросила стоявшая рядом хорошенькая женщина.
— Tiens![31]
Он только презрительно оттопырил губу и свысока взглянул на хорошенькую собеседницу.
«Стоит с такой дурочкой разговаривать?!»
Меня это, чёрт возьми, заинтересовало.
Я решил проинтервьюировать Париж. Что думает Париж, весь Париж, всё население о деле Эмбер?
— А что, правительство знает, где теперь m-me Эмбер? — спросил я у извозчика.
Извозчик даже остановил лошадь.
— Правительство?
Он повернулся ко мне на козлах с раздражённым, почти бешеным лицом.
— Прежде всего у нас теперь нет никакого правительства! Есть банда изменников: Комб и К°. Знают ли они, где теперь m-me Эмбер? Ха-ха-ха! Знаю ли я, где теперь вы? Должны знать, если m-me Эмбер заплатила Комбу 5 миллионов, мошеннику Валле 3 миллиона…
— Откуда, citoyen[32], вы знаете такие подробности?
— От Рошфора! Старик Рошфор, поверьте мне, не станет даром говорить в своей газете. Старик Рошфор знает, что печатает! Старик Рошфор всегда знает, за сколько, когда, кем продана Франция! Когда Андрэ продал нас Германии…
— Когда же он продал?
— А на следующий день после назначения его военным министром!
— В 24 часа?
— Раз существует телеграф! Рошфор сейчас же написал: продал и за сколько. За 20 миллионов. Старик Рошфор…
— Citoyen, едем!
— Старик Рошфор…
— Citoyen, едем!
— Старик Рошфор…
С извозчиком, говорившим о «Московском Листке» Парижа, мы остановились у редакции «Temps», «Русских Ведомостей» Франции.
«Temps» — официозный орган министерства.
Мне надо было видеть политического редактора газеты.
Поговорив о деле, я спросил этого всезнающего официоза:
— Ну, а скажите, правительство-то знает, где находится m-me Эмбер?
Он улыбнулся той самой улыбкой, про которую говорит Гамлет:
«Не улыбайтесь так, словно вы хотите сказать: „Мы могли бы многое сказать, но мы молчим“… „Конечно, если бы хотели, мы могли бы“…»