Вечером, снимая сапоги, он обратился к Пьеру:
— Ты! Столяр! Из этого… как его?.. Сент-Этьена, что ли. Какого же чёрта вы являетесь сюда и убиваете людей в Париже?! Это дело наше, наше, — Майо! Чего же вы суётесь, чёрт вас побери? Когда у вас там есть чёрт знает что?
И Пьер остановился, сам поражённый нелепостью той мысли, которая пришла ему в голову.
— Ну, ну! Проезжай! — воскликнул с хохотом Жак. — Ты сейчас бы вместо того, чтобы тебя казнили, сколотил бы гильотину для меня! Ты! Столяр! Ах, вы черти, черти, честные люди!
Пьер вскочил. Он заговорил горячо.
— Я хотел сказать, что я взял бы работу! Ну, да! Ну, да! Я всегда хотел работы! Всегда! Я хотел быть столяром и ничего больше. Но когда умираешь с голоду, разве тогда думаешь? Ты можешь хохотать, сколько тебе угодно, а я всё-таки всегда хотел работы! Всегда!
— Всё-таки тебе завтра утром отрубят голову! — сказал Жак и повернулся лицом к стенке.
— И пускай! А всё-таки я хотел работать!
И они замолчали.
Жак не мог спать. Его душила злоба. Он чувствовал, что весь полон ненависти к Пьеру. За что?
Жак отвечал себе:
— За то, что он тварь! Кисляй! Поганец! Несчастный столяришка, с которым противно сидеть!
И Жак чувствовал, что это всё что-то не то.
На следующий день Жак стоял и смотрел в окно, а Пьер лежал на кровати, как вдруг Жак повернулся к нему и сказал:
— А ведь твоим родным дадут знать, что тебя казнили!
— Наверное, дадут! — со вздохом отвечал Пьер. — Я не хотел говорить своего имени, когда меня взяли, да они узнали сами. Им всё нужно! Казалось бы, поймали человека на месте преступления, ну, и казни! Нет, им ещё нужно до всего докопаться! Черти!
Жак подошёл, сел к Пьеру на кровать и спросил:
— Твои родные очень будут плакать о тебе?
— Как же не плакать? Очень будут плакать…
— Расскажи мне, как будут плакать твои родные?
— Я сам как раз думал о том, как они будут плакать. Известие, вероятно, передадут кому-нибудь из братьев. Должно быть, старшему. Его позовёт к себе мэр: «Так и так, ваш брат Пьер казнён в Париже за грабёж»… Бр… за грабёж!.. Ну, того это как обухом по лбу. Он вернётся домой, вызовет младшего брата во двор и там ему скажет. И оба заплачут. А потом уж передадут сестре. Эта-то уж будет убиваться! О Господи!.. Младшая сестра! Я её вынянчил. Она уж побежит и скажет другим двум сёстрам. Одна замужем в той же деревне. Да, нет! Куда ей побежать? Как услышит, так и грохнется, я думаю, об землю.
— А мать? А мать?
— От матери будут скрывать. Да разве скроешь, когда вся деревня будет знать. Вся деревня будет плакать. Меня очень любили. Знаешь, что я тебе скажу, Жак? Я не думаю, чтоб моя мать выжила такой удар! Я не думаю! Она в один день поседеет! Ведь ты подумай! Нет даже могилки, чтоб прийти поплакать! Она будет так рыдать, она будет так рыдать…
Жак вдруг сорвался с места, вскочил, весь бледный, как полотно, трясущийся, с широко раскрытыми глазами, и закричал:
— Дрянь! Кисляй! Столяришка! И мать твоя тварь! И сёстры твои потаскушки! Что ты мне рассказываешь? Все вы твари! Все!
Пьер с ужасом и недоумением глядел на Жака.
А тот кричал, ругался, неистовствовал, чувствуя, что что-то давит его горло, душит.
И Жак упал в постель, в припадке, крича прерывающимся голосом:
— Дрянь! Тварь! Тварь!
Он только что, стоя у окна, думал о своей казни.
Он был однажды на смертной казни. Шнырял в толпе и работал по карманам. Нарядные дамы и господа в цилиндрах узнали по газетам, кого будут казнить. А большинство не знало имени.
— Как его зовут?
— Не знаю.
— А вы?
— Я тоже.
— Ведут, ведут!
Собственно, никто ничего не видел, кроме первых рядов. Все встали на цыпочки, что-то звякнуло.
— Кончено! Кончено!
— Проходите! Проходите! — закричали полицейские.
— Говорят, держался молодцом!
И всё.
Все разошлись, и движение по площади пошло своим порядком, словно ничего и не случилось.
Шутили, смеялись, болтали.
— Был Жак Майо, не стало Жака Майо, никто и не заметит… Никто… Никто… В эту минуту Жак Майо обратился к Пьеру…
… Припадок кончился. Жаку было стыдно. Он с ненавистью смотрел на «столяришку», который всё видел.
Ему хотелось оскорбить столяришку, наказать, заставить страдать.
Два часа Жак крепился: «стоит ли связываться с такой тварью?» Но, наконец, не выдержал и сказал:
— Слушай! Ты! Столяр!
Пьер поднял голову.
Жак хотел улыбнуться. У него перекосилось от этой улыбки всё лицо.
— Сколько ты ни хвастайся там своими матерями, а всё-таки, — ты убийца! Да! Да! Убийца! Убийца, и тебя казнят! Слышишь ты? Убийца и тебя казнят, потому что ты убийца! Столяр, а убийца! Столяр, а убийца!..