Это афишировало бы конгресс:
— Почти официальный представитель России.
Но г. Рафалович имел, конечно, такт отказаться
— Он очень занят, — с грустью объяснил мне г. Мок и откровенно добавил:
— Это придало бы конгрессу блеска!
Итак, как видите, конгресс не из самых блестящих, если он нуждается в лаке даже второго сорта.
Он состоится под громким. именем и высоким знаменем.
— Конгресс всемирного мира.
Но на этот раз назначение знамени неважное: прикрыть пятна грязи на игорном притоне.
Притон подкупил французскую печать деньгами и теперь старается подкупить представителей европейского общества любезностью, гостеприимством и угощением.
Всё, чтобы задобрить негодующее общественное мнение.
Пусть господа, собирающиеся высоким знаменем прикрывать грязь и кровь, подумают: какую роль они играют?
Конечно, они могли бы, совершая обычный для «конгрессистов» осмотр достопримечательностей, спросить относительно главной достопримечательности княжества:
— А где у вас кладбище самоубийц?
И в ответ на приветственную речь монакского принца сказать:
— 400 смертей в год. Цифра стоит хорошего сражения. Не потрудитесь ли вы прекратить кровопролитие у себя?
Но они этого не скажут: удешевлённый проезд, скидка в гостиницах, увеселения, приёмы…
От души желаю участникам конгресса всеобщего мира выиграть в рулетку!
Рим
— Amico![49]
И на моё плечо «тяжело» опустилась чья-то рука.
Передо мной стоял человек маленького роста, завёрнутый в чёрный плащ, в широкополой калабрийской шляпе, надвинутой на глаза.
А я как раз шёл и думал:
«Чёрт! Ни одного типичного римлянина!»
Я полез было в карман, чтоб дать римлянину пару сольди.
Но римлянин воскликнул знакомым голосом:
— Caro!.. Voi?![50]
— Если вы хотите быть вежливым, так уж говорите не «voi», а «lei».[51] Здравствуйте и вообще, если вы не забыли ещё русского языка, не будем ли мы говорить лучше по-русски?
Это был поэт Пончиков. Ему удалось продать какому-то легкомысленному издателю «пук своих стихов», — и я знал, что он поехал в Италию.
Пончиков сдвинул на затылок свою калабрийскую шляпу, — она была ему страшно велика, — и схватился за свой «воспалённый» лоб.
— Здесь мне хотелось бы говорить по-латыни!
— Вряд ли сумею.
— Две недели как я не спал!
— Вы нездоровы? Что у вас?
Он взглянул на меня «страшно».
— Что у меня? У меня — Рим!
— Рим?!
Он «судорожно» схватил меня за руку:
— Мне хотелось бы разбить голову об эти камни Вы понимаете? Вы понимаете? Колизей! Капитолий! Аппиева дорога! А-а!
У него вырвался какой-то стон.
— Весь мир перевернулся на моих глазах! Минутами я смотрю на мир глазами Нерона!
— Господи, спаси и помилуй!
— Да, Нерона!
Он опять посмотрел «страшно».
— Жизнь человеческая не представляет для меня никакой цены. Я всё ниспровергаю. Море крови — для меня это только сладострастие! Огонь, — я вижу в нём только красоту. Я требую красоты! Я мечом, пытками, огнём заставляю мир быть красивым! Я мог бы сжечь Рим!
— Господи, какие ужасы!
Теперь уж он шептал «страшным» шёпотом:
— Вокруг меня скользят тени. Цезари, Мессалина, Агриппина, «мед-но-бо-ро-дый»! Отпущенники, сенаторы, весталки…
— Друг мой, уж женщины сходят с тротуара, чтобы вас обойти. Вы так махаете руками…
— А! Римлянки! — в восторге крикнул он, сделав оглядывавшимся на него с изумлением женщинам такой какой-то жест, что они расхохотались.
— Вы куда идёте? — весело обратился он ко мне. — Мне на форум! Меня ждут на форуме друзья. Идём на форум?
— Идём, пожалуй, хоть на форум.
И он пошёл такой походкой, с таким видом что каждый должен был подумать:
— А этот человек идёт на форум. У него есть там дело!
Такой походкой, с таким видом, словно он шёл предложить сенаторам немедленно разрушить Карфаген.
— Двое соотечественников, — пояснял он мне на ходу, — так, встретились дорогой. Случайно. Благоуханский один, учитель. Другой…
Пончиков сделал в высшей степени презрительное лицо:
— Вы его увидите!
И он, насколько возможно, басом добавил:
— Мы решили сегодня сойтись все на форуме.
Слова его были полны значительности.
Но «друзья» не успели дойти до форума.
Благоуханского мы догнали по дороге.
Невысокого роста господин, в сереньком триковом костюме, приподнял пуховую шляпу над жиденькими, длинными, белесоватыми волосами, поправил на носу золотые очки и тонким голосом сказал: