— Конечно, есть.
— Кто?
— Служащие.
Гладиаторы (Из поездки по Испании)
Ведь это не звери. Это не дикари. Какое же удовольствие находят они в зрелище смерти, страданий, ран, крови?
Чтоб объяснить себе эту загадку, я метался из Севильи в Кордову, из Кордовы в Кадикс, из Кадикса в Гренаду, из Гренады в Мадрид. Не пропуская ни одного боя быков.
Как в рулетке, здесь бывают свои полосы.
Я попал на красную серию. Ни один бой не обходился без человеческой крови.
На моих глазах был запорот Антонио Монтес, тяжело ранен Конхито, измят быком Квинита.
Это только «эспада».
Восемь простых тореро, пикадоров, бандерильеро были вынесены с арены замертво, с поломанными рёбрами, с распоротыми животами, истекающие кровью.
При мне было убито 86 быков и на моих глазах околело в судорогах и страшных мучениях около двухсот лошадей.
В конце концов я переутомился смотреть на кровь.
Стоило мне завести глаза, — я видел только кровь, судороги, вываливающиеся внутренности.
Я видел знаменитейших тореадоров Испании и присутствовал на бое быков, устроенном любителями этого искусства.
Человек — подлое животное. Из всего он устроит спорт.
И мне хотелось узнать:
— В чём же в этом кровавом зрелище заключается спорт?
В Мадриде я имел честь быть представленным великому Мазантини, «самому» Мазантини.
Он только что вернулся с гастролей из Мексики.
— Конечно, вас там носили на руках? — льстиво спросил мой спутник.
— Я играл там почти каждый день! — отвечал Мазантини с улыбкой, скромной и снисходительной.
Тореадор, как драматический артист, иначе не говорит о себе:
— Играл.
Испанцы говорят:
— Интересная коррида. Играет Бомбита-Чико.
Газеты срочными телеграммами уведомляют публику:
— Севилья, Конхито и Кванита играли великолепно.
И это, действительно, «игра».
Тореадор может бояться или не бояться, но он должен играть роль человека, которому вопрос о жизни совершенно безразличен.
Дело не в том, чтоб убить. Дело в том, чтоб убить красиво.
И когда великий Мазантини наносит свой классический удар «a volapié»[74], — ударом шпаги в загривок пронизывает быка до самого сердца, — и когда бык, почти держащий тореадора на рогах, моментально падает пред ним на колени и словно целует окровавленной мордой землю у его ног, это — группа, достойная красок, достойная скульптуры.
Это тот же балет, где пластика на первом плане. Где пластика — всё.
Надо красиво проходить мимо смерти.
Не убить важно, но чтоб жест был красив. И увернуться от рогов быка надо с улыбкой.
При мне один испанец, очень интеллигентный человек, сказал своему сыну, мальчику лет десяти:
— Если ты будешь шалить, я не возьму тебя на бой быков.
— Скажите! Как вы берёте детей на такое зрелище? — спросил я.
Испанец посмотрел на меня с удивлением.
— Разве зрелище отваги дурно для мальчика? Разве образчик презрения к смерти заключает в себе что-нибудь дурное или неблагородное?
Самая лучшая, великолепная, благоустроенная, — и, по-моему, самая ужасная, — plaza de toros в Мадриде.
Огромное здание, тёмное и мрачное, снаружи похожее на фабрику.
Мы с вами приехали за полчаса до начала боя. Это даёт возможность посмотреть очень оригинальный спектакль. Как молятся тореро.
Тут же, в здании plaza de toros, небольшая часовня. Часовня тореадоров.
Разодетые в золото и шёлк эспада со своими квадрильями стоят на коленях перед маленькой статуей Мадонны Семи Скорбей и шепчут молитвы и обеты.
Капелла тореадоров имеется только в Мадриде. Во всех других городах тореадоры молятся перед боем дома.
Мать, жена, сестра, любовница тореадора никогда не видят его на арене. Они остаются дома и с четырёх до шести, всё время боя, не вставая, стоят на коленях перед образом, молясь за его жизнь.
Эти два часа матери, жены, сестры, любовницы!
Стук экипажа, крик, раздавшийся на улице… Может быть, его везут мёртвого или истекающего кровью.
Стук в дверь.
Может быть, прибежали уведомить:
— Убит.
Шаги каждого прохожего мимо дома:
— Вдруг остановится у наших дверей!
Молитва в капелле тореадоров длится полчаса. Из капеллы они проходят в Мадриде на арену через операционный зал.
Восемь кроватей, накрытых, приготовленных, чтобы принять раненых.
Четверо носилок наготове.
Разложенный операционный стол, блещущий никелем.
Тазики. Вёдра. Сверкают приготовленные к делу ножи, пилы, набор хирургических инструментов.
Пахнет карболкой.
И по этому лазарету идут гуськом тореро на арену, улыбаясь докторам и фельдшерам, одетым в белые балахоны для предстоящих операций.