Николаев посмотрел на часы — скоро явится Волин, нужно торопиться. И вначале — главное.
— Где Суходольский? — спросил он.
Чернов рассказал, что Суходольский вначале ночевал у него — дома и на работе.
— Мы ведь не отстали от тайников, — признался он. — Сергей у Печказова ключи забрал, деньги, часы.
— И челюсть? — спросил Николаев.
— И челюсть, — опустил голову Чернов, — она у него в кармане лежала, в платочке. Сергей и взял…
«Точно! — вспомнил Николаев. — Ведь Нелли Борисовна говорила, что муж снимал челюсть, когда один оставался».
— Где все это?
— У Сергея, — тихо послышалось в ответ. — Он сказал, что пока машина в гараже — все будет тихо. У нас есть неделя — надо достать деньги и смываться. День мы переждали, ночью пошли к печказовскому гаражу с ключом, да неудачно. Уговорил Сергей меня отмычки сделать к кладовке, я сделал, но опять неудача — сломались. Тут я окончательно отказался от всего, поругались мы, и он ушел. Больше Суходольского я не видел. Где он, не знаю.
— Каким же образом машина с телом Печказова оказалась за городом?
— Точно не могу сказать. Но Суходольский, видимо, решил избавиться от этой улики. А номера с одного зимующего под брезентом автомобиля мы сняли на следующий день после… После того, как все произошло. Мы же понимали, что искать машину будут прежде всего по номерным знакам.
Что ж, этому можно было верить.
Уже у двери длинная худощавая фигура Чернова замерла в нерешительности, и он повернулся к Николаеву:
— Может быть, это пригодится? Суходольский в последнее время подрабатывал грузчиком на Лесной — там продуктовый магазин есть. Строгости у них небольшие, разгружать машины берут кого угодно. Это ему и нравилось. Я, говорит, свободный художник.
Николаев молча кивнул. Подумалось: откуда у них, этих людей, такая озверелая жестокость, цинизм, не знающий предела. Человек уже мертв, но даже это не удерживает от шантажа, желания любым путем заполучить деньги…
Когда Волин появился в кабинете полковника, то застал его у большой карты города.
— Вот, — полковник прижал пальцем квадратик на карте, — здесь вот, на Лесной, Суходольский подрабатывает. В магазине. Знаешь об этом?
Волин подошел поближе, глянул. Улица Лесная — да это же рядом с той, где телефон-автомат!
Вот он, ответ на мучивший Волина вопрос.
Прекрасно! Значит, задача становится более конкретной.
Понедельник. 22.00
— Шел бы ты, Сергей, домой. — Толстая фигура сторожихи беспокойно колыхнулась. Она говорила просительно, но в глазах стояла решимость. Спорить с ней — Сергей знал — бесполезно, просить тоже бесполезно. — Не положено ночевать в магазине, сам знаешь. Бригадир меня проверит — будет неприятность. Ты иди домой-то. Повинись перед женой — простит, и поспишь по-человечески. А это что за ночевка — на столе.
Слушая сторожиху, Суходольский задыхался от ярости. Его, Сергея Суходольского, гонят прочь и отсюда, где он провел уже две ночи, коротая их со сторожами. Днем он нанимался за бутылку разгружать товары. И оставался на ночь, отдавая сторожу эту самую бутылку: идти ему было некуда. Старики разрешали ночевать, а вот баба…
«Но куда же идти? — лихорадочно думал он. — Куда идти? Домой к Лене — нельзя. — Он точно знал, что его обложили. Нельзя пойти на вокзал, в аэропорт — непременно схватят. Уехать? Но как уедешь без копейки денег? Проклятый завмаг своей нелепой смертью сорвал все замыслы, разрушил в один миг то, что готовилось так долго.
Куда идти?»
Этот вопрос сделал бессмысленным все, вплоть до самой жизни, потому что Суходольский только сейчас, слушая ненавистный голос сторожихи, понял — идти ему некуда!
А мать? Отец?
«Эти бы рады, — усмехнулся про себя Суходольский, — да толку в этом нет». Он представил, как раскудахталась бы мамаша, увидев его, сегодняшнего — небритого, неопрятного. С глазами, красными от бессонницы, с трясущимися от постоянного нервного напряжения руками.
Он машинально глянул на свои руки, вытянув их перед собой. Сторожиха, видимо, почувствовала в нем какую-то перемену: она вдруг замолчала и попятилась к выходу, глядя на него испуганно.
— Собирайся давай, — строго сказала она, не поворачиваясь к нему спиной, толкнула дверь…
Суходольский все не мог стряхнуть с себя оцепенение — смотрел и смотрел на свои руки и не мог оторваться.
Убийца. Он — убийца, и его обложили: гонят, как зверя.
Против этой мысли протестовало все его существо. Разве он виноват, что с самого детства ему хочется больше, чем всем, и разве он виноват, что его родители не сумели дать желаемого. Мамаша лишь на словах была шустра, а когда нашла у него в комнате кое-что из ворованного, разоралась: «Попадешься, сядешь в тюрьму!»
«Лучше бы тогда сесть, — подумал вдруг горько. — Не случилось бы всего».
Приглушенный дверями до него донесся сердитый голос сторожихи:
— Позвоню бригадиру, коль счас не уйдешь, поимей в виду. Не стану с тобой шутить.
«Боится меня», — удивленно подумал Суходольский. Даже сейчас, после всего случившегося, не укладывалось у него в голове, как это можно бояться его, прогонять… Ведь, кажется, всегда его любили. Были друзья, ходили к нему в гости, слушали «маг», угощались. Никогда он не жалел для них своих вещей, даже дарил иногда. Заводились деньги — угощал приятелей, водил в рестораны, никого не обидел, кажется.
Вспомнив о друзьях, он стал перебирать их мысленно — кто сможет его приютить?! И злобно плюнул в итоге — никто! «Может, пойти все же к Лене?» — подумал он и тут же отбросил эту идею. Нет, нельзя. Там наверняка его ждет милиция. Раз вышли на Чернова, значит, засветилась Ленка. Не потому ли она на свободе, что на живца хотят прищучить его самого?
Суходольский медленно поднялся, застегнул меховую куртку. Надо было уходить, не хватало еще, чтобы сторожиха вправду вызвала бригадира.
Тяжело ухнув, закрылась за ним дверь, и он услышал, как шустро задвинулся засов. «Боится», — вновь уже равнодушно отметил Суходольский. Что делать дальше, он не знал. Стоял, тупо глядя перед собою в ночь, и все его помыслы сходились лишь на одном — деньги, где взять деньги?
Ему казалось, что, имей он сейчас кругленькую сумму, все встало бы на свои места — будет ночлег, кончится страх. События последних дней были настолько необычны, что он перестал ощущать реально все, кроме сиюминутной опасности. Может, он ошибся, думая, что жена Печказова не побоялась его предать? Он так и подумал: «предать», потому что все его кругом предавали — Ленка, упустившая тайник, завмаг, не давший ему деньги и к тому же так глупо умерший, Мишка, бросивший его одного, и, наконец, эта вот баба, которая выгнала его в ночь, в темень…
Суходольский скрипнул зубами. Печказова сообщила в милицию обо всем. Но ведь должна же она испугаться! Шутка ли, челюсть мужа получила. И здесь не сработало что-то. Что-то, чего он не знал.
В Суходольском снова проснулась злоба. Так просто его не взять! Он уже показал одному, что значит следить за ним — пусть поостерегутся. И едва вспомнил лежащую на дорожке неподвижную фигуру, в захлестывающей ярости, как желтый свет на перекрестке, запульсировал страх: не за того, распростертого — за себя.
Страх за себя и подсказывал решение: теперь он знал, где укроется.
«Урсу не посмеет отказать, сидит на крючке — за «левый» товар по головке не гладят. Можно и другим припугнуть: мол, по твоей милости завмага убили. А что? — обрадованно думал Суходольский, шагая по пустынным улицам. — А заартачится, пусть на себя пеняет, я его быстро уговорю».