Дети залезают на пустые: нарты, копаются в снегу и подражают движениям взрослых.
Женщины уже ставят пологи и начинают приготовление пищи. Надо и нам заняться своим домом. Сегодня в нем будет холодно т- 53° мороза, а дров нет. Ближайшие кусты находятся в семи километрах, и дрова чукчи привозят себе на нартах понемногу, чтобы поддерживать скудный огонек под котлом. Хозяйки так умело используют топливо, что той порции дров, которую нашей печке надо на сутки, им хватило бы на десять. Нагревать палатку примусами сегодня также нельзя: осталось мало горючего, мы простоим здесь еще сутки, надо сохранить запас для возвращения саней в Чаун и для нашей поездки. Трехголовый примус пожирает в час 400 г бензина, и Денисов категорически требует, чтобы лезли скорее в мешки, — нечего зря жечь бензин. Укукай сегодня спит в теплом пологе, но нам неловко проситься туда: у нас ведь есть свой дом, технически более совершенный, и, кроме того, по описанию всех путешественников, чукотский полог представляется нам очень неопрятным жильём.
Поэтому после супа и чая, которые наполняют густым, паром палатку, мы лезем в холодные спальные мешки. Хорошо в мешке! Если одежда и меховые чулки сухие, то мешок быстро нагревается — особенно, если закрыться с головой, — и забываешь, какой мороз снаружи.
9 февраля встречает нас таким же морозом, красным шаром солнца в дымке, струйками дыма, поднимающимися вертикально над ярангами. В ожидании прибытия Тнелькута мы занялись своей научной работой. Не так далеко до холмов Чаанай, всего 7 км, и можно подняться на их вершину. Если не одевать лишних мехов, то прогулка по твердому снегу может доставить только удовольствие.
К вечеру приезжает Тнелькут; имя его обозначает «первая заря», или «начало рассвета». Тнелькут — стройный молодой чукча в белых камусных штанах. Это признак состоятельности и даже франтовства: бедняки носят темные меха; пеструю, черную с белым, кухлянку одевают старики.
Тнелькут — быстрый и энергичный, приятный на вид человек. Он не выстригает себе макушку, как это делают многие чукчи, и спутанные волосы покрывают его круглую голову. Лицо его не носит резко выраженных чукотских черт: нижняя часть и нос не так тяжелы, как обычно у чукчей. Он бывал на оз. Эльгытхын, но не очень хочет туда ехать — там мало корма, нет топлива и дует постоянно такой ветер, что у людей отмерзают носы и ноги. Тнелькут показывает жестами весьма наглядно, как это происходит.
После долгих разговоров Тнелькут соглашается все же свезти нас в это страшное место. Но с собой у него нет оленей, и нам придется ехать на здешних оленях до ближайшего стойбища у подножия плато, там переменить оленей и на них добраться до стойбища Тнелькута, находящегося еще дальше, вблизи Малого Чауна. Завтра можно назначить отъезд.
Последняя ночь в стойбище Котыргына была самая холодная—55° мороза, но на следующий день с утра барометр стал быстро падать и температура подыматься. Я предложил нашим механикам скорее уезжать в Чаунскую культбазу: неминуемо должен скоро начаться сильный фёновый ветер с Анадырского плато с поземкой, которая хотя и будет попутной для саней, но чересчур сильной.
После завтрака мы раскачали в последний раз аэросани, и они скрылись в облаке снежной пыли. Укукай также уехал в Чаунскую культбазу, и мы остались с Ковтуном одни в ожидании нашего каравана.
Пригнали оленей, начинается ловля нужных для запряжки «быков»; делается это очень медленно — пастух прогоняет стадо мимо и особыми криками старается отделить ездовых оленей, которые обычно держатся вместе. В это время остальные мужчины с арканами (по-чукотски «чаат») стараются поймать оленя, намеченного для упряжки.
Чаат бросается очень ловко и попадает в оленя, но далеко не всегда захватывает его голову. У многих ездовых оленей отрублены рога, чтобы они не цеплялись при езде за соседа, и поэтому надо обязательно, чтобы петля чаата захватила голову или ногу. Хотя чукчи упражняются в бросании чаата с детства, я видел уморительных малышей 3–5 лет, которые бросали чаат на какую-нибудь палочку, но все же из трех бросков два, а то и все три неудачны.
После ловли чукчи возвращаются совершенно запыхавшиеся и мокрые, садятся во внешней части яранги и закусывают перед дорогой. Они сначала едят из деревянного блюда мелко раздробленное мороженое оленье мясо и потом медленно пьют чай из блюдечек. Гости и хозяин сидят скрестив ноги на оленьих шкурах, а женщины— прямо на земле.