Эти обстоятельства и ограничения возможностей били по тщеславию и самолюбию, но разум говорил, что все сделано правильно. И нет возможностей достигнуть поставленных целей, если рассчитывать только на себя.
Всю зиму разные, как я их назвал «ремесленные туристы», приезжали из городов великого княжества владимирского, после были и из Киева люди, вот из черниговского княжества. Ярослав сам решал, кого и как присылать на обучение. Думается, что некоторые преференции для себя и княжества он приобретал и после съезда князей.
Я же принял политику не противоречия воли великого князя из-за испуга. Да – эта эмоция мне не чужда, несмотря на участие в битвах, поединках. Можно обманывать себя и говорить, что я «опасаюсь», «озабочен» или еще как, но я боюсь и не за себя. Бояре, прежде всего владимирские, решили, что я против них и в этом вероятном противостоянии ключевое значение имело отношение великого князя ко мне. Это Ярослав так же понял и выжимал из ситуации максимум. Бояре же обиделись, что именно великий князь решает, кому дать чудо-зерно, кому нет. Они считали, что Ярослав и так вошел в такую силу, что перестал прислушиваться к мнению боярства, а только требовать и них покорности. Только Радим, возможно, в знак благодарности ко мне за то, что не убил его сына Лотаря и имел нейтральное отношение, но ждать опасности стоит со всех сторон. Идти же против Ярослава боярство вряд ли станет, а вот я для них становлюсь виновником всех бед. Обидно, что князь использует меня толи как приманку, то ли вынуждает решать его же проблемы, но моими руками.
Пока я в задумчивости, прокручивая ситуацию, шел вдоль складов разросшейся еще больше кузне к своему верному жеребцу Арабу, меня нагнал Дарен.
- Боярин, Корней Владимирович, вяртай назад отроков, что отправил из поместья, тяжко стало работать, новые ученики неразумны, все треба самому показывать и ладить, - жаловался Дарен.
Я его понимал. Еще по осени все ученики кузнеца, которые уже вполне стали мастерами, были отправлены меньшим числом в суздальское поместье и большим в Ригу. Тогда я решил увеличить собственное производство, ремесленники, которые получили новые технологии, не особо спешили значительно наращивать производство. Тем более, что именно в город князя Вячко стали прибывать все чаще корабли, груженные железной рудой, да и марганец стали закупать у европейцев. Перевозить на телегах в поместье из Риги руду для ее переработки – глупость, поэтому я и отправил учеников, подмастерьев на месте лить сталь – частью торговать сельскохозяйственным инвентарем, частью производить арбалеты со стальными плечами, колодкой и направляющей.
Арбалеты стали главным производством в Риге. Удалось добиться начальной скорости стрелы в 105-115 метров в секунду, что позволяло бить врага на удалении до двухсот восьмидесяти метров, правда о прицельной стрельбе речи при данном расстоянии не было. Главной проблемой были тетивы, которые оказались слабоваты и над этим сейчас плотно работали, но не столько я, как уже сама система развития ремесла. Важным стало начало оснащения кавалерии арбалетными пистолетами, в смысле небольшими самострелами. Причем оснащали и тяжелых всадников, и легкую конницу, особенно формируемые летучие, можно сказать, иррегулярные отряды. Небольшие арбалеты с пистолетной ручкой помещались в удобных сумках у седла, чтобы иметь возможность быстро выхватить в гуще схватки, или при сшибке. Пробивная способность данного оружия была невелика, но и расстояния при скоротечной схватке были малы, что позволяло бездоспешного врага убить, а противника в брони на время вывести из боя. Можно было и серьезно ранить коня, что так же сделает невозможным грамотное сопротивление со стороны врага, при этом стрелять из таких приспособлений можно вполне одной рукой, и в самой свалке – что явное преимущество перед луком.
Арбалеты уже, можно сказать, прошли боевые испытания в Риге, где крестоносцы попытались выбрать тактику мелких комариных укусов, когда мобильные отряды малым числом приходили в поселения, грабили и уходили, или же пытались охотиться на торговые караваны. Первоначально такая тактика сильно раздражала, нервировала – сложно было вовремя реагировать на кавалерийские набеги, пока в самом начале зимы в Ригу не был отправлен Ипатий со своими сорвиголовами. Этот попаданец, находясь в расстроенных чувствах от поражения на любовном фронте, с превеликим удовольствием отправился крушить и уничтожать. Сам же друг скромно говорил, что «немного пощипал» латинян.
Попаданец из другого мира, где как раз эти латиняне и смогли покорить большую часть Руси, Ипатий пылал крайней ненавистью ко всем немцам. Были даже неадекватные поступки в отношении генуэзских стрелков, когда и мне приходилось встревать. Кроме реальных причин для ненависти к латинянам, Ипатий стал немного раздражительным и вспыльчивым в любом общении, не только в бою. Было, что кидался в драку без весомых причин. Но я списывал такое поведение либо от безделья, но друг больше моего мотался по свету, либо, что, скорее всего, от недостатка женского внимания. А девушки просто боялись Ипатия, о нем шла слава полного отморозка, который пьет кровь врагов, ну и дальше в этом стиле про злое колдовство, про поганых богов, которым воин приносит человеческие жертвоприношения. Когда по улице шел Ипатий, то девицы убегали и только девичьи носики виднелись из-за плетней и углов домов. Девки прятались, но любопытство брало верх. Да, захоти он… и сотни найдутся, но, после того, как Ипатий увидел Нелли, ни одну девку не попортил, даже в походе с чужеродными не позволял себе такого.