Павлу мы звонили прямо из заежки, с местного стационарного телефона; парень обещает предупредить как наше начальство, так и декана факультета, Ольгу Викторовну. Новости их, конечно, не обрадуют, но лучше так, чем просто молча пропасть с радаров.
Также я попросил парня набрать моим родителям, позвонить отцу по месту работы. Камень социальной ответственности сброшен с плеч, и мы полностью готовы к погружению в лоно природы. Вы когда-нибудь задумывались — что такое лоно, и где оно у природы?
Сняли с карточек наличку, душевно запаслись продуктами в одном из придорожных минимаркетов. По операциям со счётом нас вычислят на раз, в деревне карты светить не след — даже если в сельпо и принимают безнал, в чём я глубоко сомневаюсь, ххе. Перед тем, как уйти на покой, старушка много лет жила в селе Сунгай — довольно большом, как оказалось, селе; последний раз мой друг был здесь очень давно, ещё ребёнком.
В дороге он поделился со мной парой-тройкой детских воспоминаний. Ослепительно яркое, дразнящее солнце, доброе лицо мамы, громко лающие соседские собаки, колючие кусты малины, руки с запахом мяты, мягкая шёрстка рыжего кота с откушенным кончиком левого уха… Центральная улица — грунтовка, среди рядов поношенных, побитых домов-ветеранов выделяются лишь несколько броско одетых снобов. Новый сайдинг, металлочерепица, пластиковые окна, кованые ворота и обшитый тёмно-зелёным профлистом забор — набор уважающей себя ГОРОДСКОЙ усадьбы. В остальном всё выглядит куда более стереотипно — пьяным, посеревшим заборам не хватает стойкости, деревянные атланты безуспешно пытаются не упасть в грязь лицом, жердины-подпорки их морально в этом поддерживают. Территории частные, не особо обжитые.
Дом, к которому мы подъехали, бабка Наталья отписала Димке в завещании. Со стороны строение выглядело целым, знавало при этом и лучшие годы, — брёвна серые, выщербленные, закрытые ставни щеголяют оспинами облупившейся краски, забор во многих местах покосился. Я предполагал, что у друга есть от калитки ключи, но тот лишь развёл руками, вопрос, мол, решим на месте. Но всё оказалось куда проще — деревянная дверца не заперта.
С противным скрипом она медленно, неохотно распахнулась внутрь участка.
Глава 10
— А я ж тебя, Димка, вот таким помню…
Низкорослый, белобородый дед живёт на нашей улице, на два дома правее; он стал нашим самым близким соседом, уж если не по духу, то по расстоянию.
Остальные дома стоят пустыми, заброшенными. Дед забавный, откликается на имя Никифор, всё время пытается рассказывать какие-то байки из детства, отрочества, юности. Рассказывать умеет, под чай с малиновым вареньем слушать его сельскую, архаичную манеру речи дюже приятно. Старый держит собак, курей, кролей и язык за зубами. Последний факт — его личное утверждение, на деле не проверенно.
А вот куры, точнее петухи — объективно существующая поруха мироздания. Каждое утро эти твари орут на всю деревню, словно их режут; я начал понимать сектантов, что для своих ритуалов пользуют именно этих ублюдочных птиц. Первые дни мы с Димкой прямо вскипали с их концертов, потом, потом привыкли. Ну а чё, забрался в кузов, назовись груздём. Блин, опять грибы.
Ушастый скормил деду легенду — приехали мы на лето, хлебнуть сельской жизни, отдохнуть от городского дыма, это так необходимо Мише и Диме. Дед кивал, вспоминал о том, что знавал Димкину бабку, Наталью Вячеславовну, угощал мальчика Димитрия смородиной, вообще нам почти что родственник. Контакт налажен, раньше жизнь была не то что теперь, небо было голубым, люди добрее друг к другу, в конфетах не было ГМО, да даже слова-то такого богопротивного не было. И доярки.
Разруха и запустение доставляла другу видимое неудовольствие. Ушастое лицо кривилось, ворота закрывались изнутри полоской ржавого железа, крючок на калитке не дотягивался до петельки — дверь просела под тяжестью прошедших лет.
Однако в избе имелась каменная печь, целая, по вечерам мы её топили. Можно было, наверное, не заморачиваться… не настолько холодно, старые стёганые одеяла довольно тёплые, пыль мы из них выбили, клопов или вшей, тьфу-тьфу-тьфу, раз-два-три, не обнаружили. Но огонь это круто. К тому же дров достаточно, погнившую поленницу никто за эти годы так и не спёр. Тут таких поленниц, таких брошенных хозяевами домов — десятки, если не сотни. Грустные домовые не дождутся молока, а может уже и того, умерли все. РИП.