В правой части дома находится просторное помещение с двумя большими ваннами из белого мрамора. Напротив — радует взор красивый цветник у широкого водоема, куда отведены (по договоренности с муниципалитетом) воды Ророты. Ророта имеет в Кайенне такое же значение, как Дюи и Ванн в Париже. Она позволяет также местным виноторговцам легко повторять чудесные превращения, происшедшие в свое время в Кане Галилейской[49].
Около водоема высится огромный вольер с птицами в ярком оперении; их разноголосый гомон воздействует на ваш слух так же, как кричащие краски их перьев — на ваше зрение.
На следующем уровне — десятью ступеньками выше — расположен огород, где растут капуста, салат, томаты, словом, разные овощи! Не удивляйтесь, обитатели Кайенны знакомы с овощами только по консервам в жестяных банках, присылаемым из метрополии; для переваривания их содержимого нужны поистине луженые желудки.
Еще десять ступенек в гору — и перед вами красивая беседка в деревенском стиле в тени лимонных деревьев, а также великолепного мангового дерева с его крупными плодами, пахнущими скипидаром, вкуса которых я до сих пор не знаю.
Вы видите, что меня поместили как чрезвычайного и полномочного посланника.
Дом обставлен очень просто. На кроватях — жесткие матрацы, что вполне понятно. Плоская подушка и две простыни. Стоит прилечь на постель, как вам становится слишком жарко. Кровать окутывает со всех сторон широкая противомоскитная сетка; она ограждает спящего от налетов маленьких крылатых чудовищ, именуемых комарами.
В комнатах расставлены стулья и кресла-качалки из тростника. Вы обнаружите здесь и два буфета из местного дерева с великолепным рисунком древесины (за них в Европе заплатили бы огромные деньги). В галерее (говорил ли я о ней?), обращенной к улице, постоянно висят два гамака.
Обустройство дома так хорошо продумано, что здесь удобно и просторно.
Без дальнейших церемоний я располагаюсь в нем. Весь мой багаж разместится завтра в одной из комнат второго этажа. А пока Казальс, не теряя времени, отправляется искать для меня прислугу. Через полчаса он возвращается в сопровождении пятидесятилетней негритянки и негритенка лет двенадцати — тринадцати.
Негритянку зовут Полин, а мальчика — «муше» Эмиль. Полин — прекрасная кухарка и хорошо разбирается во всех деталях ведения домашнего хозяйства; мне обеспечены прекрасные условия жизни. Эмиль — прототип кайеннского Гавроша, он чертовски находчив, говорит Казальс, и немного жуликоват, но очень добрый и послушный, короче говоря, славный мальчуган.
Полин относится к Эмилю как к своему сыну, хотя они не состоят в родстве. Поскольку у этой превосходной женщины никогда не было детей, а она их, разумеется, любит без памяти, Эмиль уже, по крайней мере, десятый ребенок, которого она приютила и воспитывает как своего собственного сына. Родители бедного мальчика с трудом могли его прокормить. Они были вынуждены отправиться на прииски, и моя славная кухарка восемь или десять лет назад взяла Эмиля на свое попечение и с тех пор заботится о нем. Казальс и Лабурдетт знают ее уже давно. Она когда-то путешествовала с ними по реке Марони. Затем они устроили Полин в Спарвине во главе небольшого заведения, и она сумела оказать серьезную помощь заболевшим золотодобытчикам с россыпей Верхней Марони.
Наконец — и это великое для меня благо, — Полин и Эмиль понимают французскую речь. Поскольку я совершенно не знаю местного кайеннского наречия, мне было бы практически невозможно с кем-либо общаться, ибо, за исключением торговцев-креолов и чиновников, народ Гвианы говорит на особом языке. Довольно быстро начинаешь улавливать значение отдельных слов, но вначале этот язык почти непонятен.
Я не успеваю оглянуться, как моя комната приведена в полный порядок. В семь часов вечера мы обедаем, и я убеждаюсь, насколько были несправедливы тревожные слухи на «Сальвадоре» относительно снабжения продовольствием столицы Французской Гвианы. В девять часов ложусь спать. Впервые за двадцать три дня у меня кровать, настоящая кровать, в которой или, вернее, на которой я могу свободно растянуться: по площади она могла бы заменить собой шесть кушеток парохода. Прежде чем заснуть, тщательно натягиваю противомоскитную сетку, а затем погружаюсь в крепкий сон, несмотря на комариный писк, лай бродячих собак, воющих на луну, и жалобное блеяние заблудившихся козлят. Какая ночь, дорогие друзья! Просыпаюсь в девять часов утра. Двенадцать часов сна! Мне почти стыдно.
Мы отправляемся на «Сальвадор» в шлюпке, услужливо предоставленной смотрителем порта господином Кентом, и перевозим на берег мой багаж. Кстати, я должен отметить жалкое состояние связи между городом и приходящими в Кайенну пароходами. Ни за какую цену невозможно найти лодку. Никто — ни в администрации, ни среди торговцев — не подумал наладить сообщение, и, что бы ни делал, что бы ни говорил приезжий, какие бы деньги он ни предлагал, никто и пальцем не пошевелит, чтобы вызволить его из такого плачевного положения. Ах, как отличается это возмутительное бездействие от той активности, которую я наблюдал повсюду на Ангильских островах!