— С ума сойти, — пробормотал заключенный. — Думаю, думаю и ничего не понимаю. Иногда мне кажется, что засадить меня в тюрьму хотелось только Басе.
— Жене?
— Да. Но ведь она не застрелила бы Зарембу.
— Ясно, — согласился надзиратель, хорошо знавший из газет подробности преступления. — Она не застрелила бы своего… — охранник прикусил язык, сообразив, что такое замечание не слишком тактично.
— Договаривайте, — заключенный махнул рукой. — Конечно, она не смогла бы убить человека, которого любила… Или ей казалось, что она его любит…
— Враги у вас есть?
— Милиция и прокурор тоже этим интересовались. Хоть они и убеждены, что я виновен, но слушали внимательно, старались войти в мое положение…
— Вот прокурор и прислал вам бумагу.
— А что толку? На свободе я мог бы действовать, поговорил бы с людьми.
— Ну и ничего бы у вас не вышло, даже если бы прокурор вас выпустил. Никто вам не поверит и ничего не скажет. Доберись вы хоть до убийцы, он вас попросту выкинет за дверь. Милиция и прокурор — дело другое. Поделитесь с ними своими подозрениями, и они все досконально разведают. Вам такой информации от людей ни за что не добиться.
— Не утешайте меня.
— А зачем мне вас утешать? Я говорю то, что есть.
Отдохните, успокойтесь и беритесь за работу. Трезво, с умом. Времени у вас полно. Спешить некуда.
— Что ж мне еще остается? — вздохнул заключенный.
Надзиратель запер дверь камеры. Часа через два, проходя по коридору, он заглянул в «глазок». Заключенный лежал на кровати и спал как убитый. Надзирателя это не удивило. Обычное дело после ареста и предварительного следствия. Все это нервов стоит, нелегко пережить.
Какой, однако, занятный узник! Почему не хочет признаться? Невиновен да невиновен… Что сделано, то сделано: отомстил и жене, и ее любовнику. Спровадил беднягу на тот свет, да не просто, а с хитростью. Держись с достоинством, признайся… Все против него: и обстоятельства, и люди, даже собственная жена. Все доказано черным по белому, а он заладил свое… Что ж, ему же хуже. Получит «вышку», как пить дать.
«Этот день — 28 сентября — я буду помнить до конца моих дней, даже если Вам, пан прокурор, удастся сократить их до минимума. С самого утра все пошло вкривь и вкось. Дома — очередной скандал с женой. Началось с пустяка, и, слово за слово, ссора разгорелась не на шутку. Было время, когда я сдерживался и старался не реагировать на злые выходки и придирки Баси, но тут вышел из себя. Как и четырьмя днями раньше, в коридоре театра «Колизей». Тогда я кричал, не владея собой: «Скорее убью этого негодяя, чем дам тебе развод!» Не отрицаю, что выразился именно так. Впрочем, что толку отрицать, если на крик из гримерных выскочили почти все актеры? Они, конечно, не преминули сообщить об этом в своих показаниях. Это важнейшая улика против меня. Но ведь Вы, пан прокурор, прекрасно знаете, что в гневе человек говорит много такого, о чем после жалеет, и бросает такие угрозы, которых и не думает исполнять. Ничего нет странного, что на слова жены «так дай мне развод» я в ярости ответил: «Скорее убью его, чем дам тебе развод». Быть может, я даже сказал «убью этого негодяя».
Нечто в этом роде произошло и утром. Я хлопнул дверью и закрылся в своей комнате. Жена выкрикивала еще что-то в мой адрес, но я не слушал. Я был так взволнован, что мне пришлось прилечь и принять сердечные капли. В последнее время сердце стало пошаливать. Врач сказал, что ничего страшного нет, обычный невроз, и посоветовал избегать неприятных эмоций. Хорошенькое дело!
Когда я пришел в театр, наш директор, Станислав Голобля, был в бешенстве. А я, как назло, сразу же на него наткнулся. Он опять завел речь об этом злополучном пистолете. Ну разве я виноват, что пугач, который мы с успехом использовали на репетициях, испортился как раз перед самой премьерой?
Ладно еще, если бы у директора были претензии к реквизитору, но при чем тут помощник режиссера? В мои обязанности входило лишь подавать пистолет актеру, выходящему на сцену. Я убедился, что патрон в стволе, и точка. Откуда я мог знать, что капсюль намок, а пружина разболталась? Разве я за это отвечаю? Но что поделаешь, в театре, как и всюду, начальник всегда прав.
На репетиции — новый скандал. На этот раз Заремба сцепился с режиссером. Директор поддержал режиссера — у него уже давно был зуб на Зарембу. Якобы тот в прошлом сезоне совал ему палки в колеса, едва не дошло до отставки директора. Голобля утверждал, что Заремба и кто-то еще ходили жаловаться на него в министерство. Не знаю, как было на самом деле, но, по-моему, Заремба не стал бы выживать Голоблю из театра. Сам он на директорское место не рвался. Административной хватки у него не было, да и не смог бы он руководить театром, играть в спектаклях, а к этому еще бесконечные съемки в кино и на телевидении. С Голоблей он прекрасно уживался. Заставил же он директора принять в театр Зигмунта Висняка. Он был дублером Мариана почти во всех спектаклях, а тот мог спокойно сниматься в фильмах и выступать по телевидению.