Может, сыграло роль то, что все ей завидовали. Но не думаю, что на ее выбор повлияли низкие, сугубо материальные расчеты.
Несколько лет я был счастлив. Мне казалось, что у меня есть любящая жена, есть слава и деньги. Я думал, что это навсегда. Единственным поводом к несогласию в первые годы супружества было упрямое и непонятное для меня желание Баси окончить институт и выступать в театре. Я хотел, чтобы она целиком посвятила себя дому: мне и двоим нашим детям.
Барбара была настойчива. Она кончила институт, поступила в театр. Не сделала такой головокружительной карьеры, как я на оперной сцене, но поднималась выше и выше. Постепенно сделала себе имя, стала получать большие роли. Я не содействовал ее театральной карьере, потому что всегда был против. Скорее всего, я рассуждал правильно. Муж, если он старше по возрасту, должен жене внушать уважение. А прославленная актриса не будет чтить известного певца.
Отдавая кесарю кесарево, замечу, что Барбара была и осталась очень хорошей матерью, которая любила наших детей и умела их воспитывать. Сидя в одиночной камере, где много времени для размышлений, я хорошо понимаю, что любовь к детям и была причиной того, что брак устоял перед бурями, которые пронеслись над нашим домом.
А пока что жизнь шла как нельзя лучше. В семье я был счастлив. Считался одним из лучших в мире певцов. Будущее виделось мне безоблачным. Вслед за славой пришли и деньги. Хочу подчеркнуть, что деньгам я не придавал особого значения. Но не был, к сожалению, и расчетлив. Зарабатывал много, но много тратил. Мне казалось, что благополучие пришло навсегда.
Скоро все кончилось.
Беда случилась внезапно и неожиданно, во время гастролей в Англии. Я был в прекрасной форме и пользовался огромным успехом. Очередное выступление проходило в Ливерпуле. Стояла прекрасная, совсем не «английская» погода. И все же после представления «Тоски», когда я дважды выходил на бис, проснувшись утром в гостинице, я совсем потерял голос. Дальнейшие выступления пришлось, конечно, отменить. Местные ларингологи применяли самые разные средства, но добились лишь того, что я мог говорить вполголоса. Уже это предварительное лечение обошлось очень дорого. А затем расходы росли с быстротой молнии: Вена, Стокгольм, Париж. Лечили меня лучшие в Европе специалисты. И не бесплатно. Если б я сразу, как только произошла катастрофа, отказался от оперной карьеры и вернулся домой, то остался бы, по нашим меркам, состоятельным человеком. На одни проценты со вклада в сберкассе можно было б жить. Но мне все казалось, что я вот-вот вылечусь: вернутся голос, слава и деньги.
Лечение длилось полтора года и поглотило все мои финансы. Директора оперных театров и импресарио, которые были раньше так заинтересованы в моих выступлениях, и не подумали мне помочь.
Долгое лечение принесло наконец результаты. Голос возвратился. Во всяком случае, я уверял себя, что так было. А в действительности и глубина, и диапазон моего лирического тенора были уже не те. Я быстро убедился, как мимолетна слава. Условия, которые мне предлагали, были намного хуже, чем два года назад. Но торговаться не приходилось, надо было брать, что дают. Публика, раньше принимавшая меня с энтузиазмом, была теперь гораздо холоднее. Меня уже не просили исполнять некоторые арии на бис.
Но я по-прежнему был оптимистом и свято верил, что блестящая форма вернется, что это вопрос времени. Вернутся восхищение и признание зрителей — и выгодные контракты с оперными театрами. Я пел восемь месяцев, почти целый сезон. Болезнь возобновилась так же внезапно, как и началась. Как раз в момент, когда мне казалось, что прежняя форма восстанавливается. В одно майское утро я проснулся и опять мог говорить только шепотом.
Я снова начал бороться со злой своей судьбой. Новое лечение поглотило все, что у меня было. Голос как будто бы вернулся. Он был слабее и с хрипотцой. Через три месяца болезнь меня опять свалила с ног. На этот раз прославленный миланский ларинголог, который помог сохранить голос многим оперным знаменитостям, прямо сказал, что петь я больше не буду. У меня было какое-то вирусное воспаление голосовых связок, лекарства от которого еще не изобрели. В лучшем случае голос восстановится до такой степени, что я смогу нормально говорить.
Домой я вернулся нищим. Единственным имуществом, которое осталось от прежних блестящих времен, был небольшой домик на Охоте. Там жила жена с детьми. Теперь вместо знаменитого и богатого певца в домике поселился человек, превратившийся — и морально, и физически — в развалину. Без профессии, без заработка. Даже учителем пения, как это бывает под старость со всеми оперными артистами, я стать не мог.