— Привет, Кэл. Это Гретхен.
Тот же голос кричал: «Мама, папа!», когда она обнимала нас в приемном покое; тот же голос прошептал: «Вы, наверное, действительно очень хотели меня найти», прежде чем она разрыдалась. И теперь этот голос признается, что девушка, живущая в моем доме, — не моя дочь. После всего, что я узнала, казалось бы, глупо удивляться. Но ее прямое признание страшнее нечеткого видео с концерта, даже страшнее фотографии с места преступления, потому что только теперь я понимаю: до сих пор у меня была тонкая нить надежды, за которую я держалась. А со словами «Это Гретхен» нить лопнула.
Однако сообщение продолжается.
— Мне нужна твоя помощь, Кэл. Мне страшно. — Она плачет. — Если ты все еще на этом номере, значит, в Хьюстоне. И если ты нашел меня, то, может быть, ты все уже знаешь? Может быть, даже знаешь самое худшее? — Она хрипло всхлипывает. — Если ты останешься со мной даже после того, как узнаешь самое худшее, я пойму, что ты все еще любишь меня. Я иду к фонтану «Водяная стена», чтобы встретиться лицом к лицу с человеком, который сделал это со мной. Он будет там в полночь. Пожалуйста, приезжай. Я не хочу идти одна. — Голосовое сообщение прерывается гудком клаксона, за которым следует грохот, будто она уронила трубку. — Кэл, я не знаю, имеет ли это какое-то значение, но в течение нескольких недель я… у нас… думаю, это была девочка.
Синтезированный голос командует: «Нажмите семь, чтобы повторить сообщение. Нажмите восемь, чтобы удалить это сообщение. Нажмите девять, чтобы сохранить…»
Я нажимаю девятку. Когда мы встретимся, пусть ее голос будет у меня в кармане в качестве доказательства. До своей машины я добираюсь за полчаса до полуночи. Надо найти эту девушку сегодня, прямо сейчас, пока не прошел запал. И тогда я потребую от нее отчета, какого черта она тут делает и почему мучает мою семью.
Теперь, когда я знаю, что Джули — всего лишь Гретхен, расплывчатое лицо на видео, второсортная певичка, самозванка, фальшивка, у меня нет выбора. Все это время с нами была Гретхен. А полночь уже близко.
Она
не почувствовала удара, а просто погрузилась во тьму, как в омут, словно она тонула и черная вода заполняла ее. Наверху маячило красное пятно, и чем ближе она оказывалась к нему, тем становилось больнее. Темнота была мягкой и сияющей, как ночные облака, как иссиня-черные крылья взлетающих птиц, как дно океана, как черная бархатная подушечка, на которой лежит бриллиантовое кольцо. Темнота была такой же черной, как ее спящее сознание.
Она тянулась к зыбкому, колеблющемуся красному свечению, она стремилась выплыть, боролась с темнотой, а та пыталась поглотить ее, как тонущий алмаз, обвивалась слепыми щупальцами вокруг ног и мягко тянула вниз, окружала тихим карканьем черных птиц и уносила в иссиня-черное небо. Но каждый раз, когда она готова была раствориться в этой обманчивой мягкой тьме, она слышала крики Шарлотты. Затем звук удара — и крики прекратились.
Потом еще один звук — стон; не похоже, чтобы стонала Шарлотта или кто-то другой. Значит, это она сама? Во рту ворочался мертвый язык, словно дохлая птица с иссиня-черными крыльями. Шум продолжался, перейдя в бульканье, затем еще один глухой удар, от которого у нее дрогнули веки. Она попыталась сконцентрироваться и ощутила кончиками пальцев бетонный пол. Он был скользкий, горячий и красный. Она физически ощущала красноту, которая жалила кончики пальцев. А может, она ощущала запах, острый запах, чистый и грязный одновременно. Запах выбитого зуба и вкус, теплый вкус наэлектризованного металла.
Она попыталась отдернуть пальцы, но всех птиц сбили в воздухе, и теперь она состояла из птичьих трупиков, ее мертвые птичьи пальцы неподвижно лежали в наэлектризованной красной луже, пахнущей выбитыми зубами. А потом она услышала слова молебна, молитвы. Их произносил голос, который она хорошо знала, голос Джона Дэвида, только слова были злые. Может, их говорил сам Бог; может, именно Бог и злился.
— Маленькая засранка. Проклятая маленькая засранка. — Слова повторялись снова и снова.
Мертвая птица у нее во рту дернулась, и она поняла, что до сих пор жива. Ей хотелось кричать, но она крепко сжала зубы.
— Что же делать? Что же делать? Что же делать?
Шаги по лестнице — отступают вверх, удаляются, стихают. Он вознесся на небо: откатил камень от входа в пещеру и теперь поднимается по подвальной лестнице прямо в небеса.
Она открыла глаза.
В четырех футах перед ней вверх ногами лежала Шарлота; ее глаза были полны крови.