Эсфирь было очень стыдно. Позже ее наказали.
Возле пункта раздачи питания напротив столовой часто толклись женщины с колясками и визжащими младенцами. Они выстраивались в очередь снаружи и ждали, когда он откроется. Благотворительный склад на стоянке у церкви напоминал обычный сарай и не отапливался, а продавцы выглядели такими же холодными, как банки с горохом и кукурузой, которые они совали людям через прилавок. Иногда им с Джоном Дэвидом доставалась только волглая зеленая фасоль. Когда дома они открывали банку и съедали содержимое, он заставлял ее выпивать и мутную соленую воду с плавающими кусочками фасолевой кожуры, поскольку запястья девочки, торчавшие из рукавов, угрожающе исхудали. В лучшие времена они получали обжаренную фасоль, ее любимое блюдо, и еще маленькие баночки с персиками и грушами в сиропе. Она хранила закрученные крышки от консервных банок с алюминиевыми язычками у себя под койкой. Не прятала, нет: у нее не было секретов от Джона Дэвида, к тому же он в любом случае все видел. Но благосклонно позволял ей хранить «сокровища», которые принадлежали только ей. Пока кровать скрипела под тяжестью их с Джоном Дэвидом тел, она представляла, что этот металлический скрип издают коньки, сверкающие серебряными изгибами, и видела себя съезжающей на коньках с горки или скользящей по сверкающей глади льда. Она словно плыла по застывшей воде на двух маленьких серебристых лодочках, а потом лодочки превращались в цветочные лепестки, качающиеся на пруду, а затем, в один ужасный миг, они снова становились металлическими пружинами, которые со скрежетом царапались друг о друга. А потом все стихало, и Джон Дэвид исчезал.
Однажды утром он не спустился к ней.
Эсфирь с тревогой вертелась в постели. Ей не разрешалось вставать, пока он не придет. Она боялась покинуть кровать: вдруг он вернется и побьет ее. Или, что еще хуже, вообще не вернется. Возможно, он ее испытывает. Либо для запрета есть другая причина: вдруг пол сразу убьет ее током, если она встанет сама. Она подумала о крышках под кроватью. Если встать на них, а не на пол, тогда она не умрет?
Она прислушивалась. Ждала. Засыпала и просыпалась бесчисленное количество раз, а его все не было. В животе громко урчало от голода, словно внутри образовался вакуум, который жизненно необходимо заполнить. И она решилась вылезти из постели. Предварительно выудив из-под кровати две крышки, она опустила на них ступни и осторожно встала. Поняв, что пол не ударил ее током, она возблагодарила крышки и поднялась по лестнице. В кухне из еды обнаружилась только банка протертой кукурузы. Она открыла ее и съела. Сладкая крахмалистая жидкость проникла в кровь, и голова мгновенно стала лучше соображать, как будто мозг наполнился кислородом.
— Где ты? — осмелилась она спросить, отчасти потому, что знала: его нет, он не ответит.
Она попыталась опереться на привычное ощущение всемогущества Джона Дэвида, но оно пропало, и вдруг она поняла: он не просто ушел, он даже не видит ее. От этой мысли стало холодно, и она вздрогнула.
На третий день Эсфирь отправилась в пункт раздачи питания одна. Это был самый смелый поступок, который она когда-либо совершала, но она знала дорогу до склада. По пути Эсфирь старалась держать голову как можно ниже, а поверх парика повязала шарф. «Как бабушка», — подумала она; слово всплыло откуда-то из другого измерения. Она встала в очередь.
Женщины то и дело смотрели на нее. Одна старушка в таком же шарфе, как у нее, оглянулась, а потом низко склонилась над продуктовой тележкой, которую толкала через ухабистую парковку. Очень высокая тетка в короткой облегающей юбке и длинном белокуром парике украдкой косилась на Эсфирь. Наркоманка, нервная девица неопределенного возраста с засаленными каштановыми волосами, пару мгновений вызывающе глядела на нее, а затем резко отвернулась.
Женщина с короткими черными волосами, получив благотворительный паек, зашагала к выходу вдоль очереди, напевая и размахивая пакетом, в котором звенели консервные банки, а сверху красовалась коробка с крекерами для животных. Эсфирь показалось, что эта женщина надвигается на нее и вот-вот накинется. Но девочка так проголодалась.
— Ну что, малышка, где сегодня твой дружок? — спросила женщина.
Эсфирь продолжал смотреть себе под ноги.
— Я спрашиваю, где твой дружок? Он ведь твой дружок, верно?