На том рисунке изображен тощий парень в толстовке и с длинными волосами, собранными в хвост.
К тому же сам Максвелл утверждает, что мы с Джули шантажировали его вместе.
Да-да, Чак вполне себе жив. Выстрелив, я попала ему в плечо, и он упал на спину в фонтан, прежде чем я успела заметить, что пуля его не убила. Это и к лучшему. Если бы я сразу сообразила, что он не умер, то, без сомнения, продолжала бы стрелять, пока не кончатся патроны. Я рада, что не сделала этого, — и не потому, что смерть Максвелла была бы такой уж большой потерей для мира; не потому, что хочу видеть его не мертвым, а униженным, разоблаченным и упрятанным за решетку на всю жизнь. Просто, если бы он погиб, прокуроры могли бы выдвинуть мне обвинение в убийстве прямо сейчас. В Техасе даже случайная смерть, произошедшая во время совершения преступления, карается смертной казнью, а шантаж считается уголовным преступлением. Когда я нажимала на спусковой крючок, сохранение собственной жизни не стояло на первом месте в моем списке приоритетов. Но теперь все по-другому, потому что моя дочь вернулась ко мне.
Я хотела бы сказать, что это произошло в мгновение ока; что там, у стены воды, с пистолетом, направленным на Чака Максвелла, я вдруг увидела тринадцатилетнюю Джули в лице взрослой девушки. Как стереокартинка, на которую смотришь неделями, а потом внезапно проступает объемное изображение. Но это было бы неправдой. Потому что я всегда знала, что это она. С самого начала, с того момента, как она появилась на пороге. Я знала — просто не верила. Ее ложь и увертки подогревали сомнения, уводили в сторону. Моя новая версия Джули похожа на оптическую иллюзию: черное пространство в форме канделябра или вазы между двумя профилями. Представьте себе два лица, Джули тогдашнюю и Джули теперешнюю, которые смотрят друг на друга в профиль через глубокую рану горя. Все это время я видела только уродливые очертания того, что находилось между ними. Черную пропасть травмы.
Я не разговаривала с Джули с самого ареста, поэтому до сих пор не знаю, что скрывается в этой черной дыре. Но я готова принять силуэты, которые находятся по обе стороны от нее. Джули — до и Джули — после.
На досудебном слушании прокуроры просят перенести дату судебного разбирательства. Сначала я думаю, что меня хотят запугать, держать в напряжении. Но затем слышу слова «жертва убийства в Ривер-Оукс» и догадываюсь, что Алекс Меркадо получил мое телефонное сообщение. Главный адвокат по моему делу снова просит внести залог, пока полиция расследует связь между Максвеллом, Джули и Шарлоттой Уиллард, тринадцатилетней девочкой, которая исчезла из дома на границе Луизианы, в округе Борегард, примерно через полгода после того, как пропала моя дочь. Анализ ДНК подтвердил, что останки в бомбоубежище принадлежат Шарлотте Уиллард. И домом этим первоначально владела бабушка Максвелла. Возможно, Алекс писал мне об этом в сообщениях, но мне придется подождать, пока разрешат проверить телефон. Я помню, как Джули сказала: «Наш старый дом». Алекс ошибся насчет ее смерти, но в остальном оказался прав. Он просто перепутал девочек: кто сбежал, а кто погиб. На самом деле все могло обернуться и по-другому. Я снова думаю о той страшной фотографии, и ужас, который выпал на долю той девочки — другой, не моей дочери, — душит меня. Я представляю горе ее матери и снова начинаю жалеть, что мой выстрел не убил Максвелла.
Судья в очередной раз отказывается освобождать меня под залог, но адвокат выглядит обнадеженным. При встрече он рассказывает мне об анонимном посте в Интернете некоей девушки. Она пишет, что тоже подверглась сексуальному домогательству со стороны Максвелла, а когда ее мать пожаловалась, их исключили из церковной общины. Кроме того, одна из сотрудниц методистской церкви Спрингшира, на сей раз не анонимная, а с именем, утверждает, что Максвелла девять лет назад уволили с должности руководителя молодежной группы после жестокого обращения с ее дочерью. Обе женщины немедленно получают от адвокатов «Врат» приказ прекратить нападки на уважаемого пастора.