Но теперь начинают давать показания и другие похищенные дочери.
Заключенные тюрьмы округа Харрис не могут принимать телефонные звонки, письма без цензуры или недозволенные книги. Зато у меня есть неограниченный доступ к юридическим документам, связанным с предстоящим судом. На следующей встрече адвокат протягивает мне толстую папку:
— Расшифровка показаний. Думаю, вам стоит прочитать это, Анна.
Любая информация только на пользу, и я говорю ему об этом.
Он вздыхает:
— Должен вас предупредить… Читать это не так-то просто.
Листая сотни страниц и встречая одно имя за другим, я прихожу в ужас.
— Они все стали жертвами Максвелла?!
— Нет, — отвечает адвокат. — Только одна.
Джули
все еще чувствовала себя кем-то другим.
Она — это я. Я — это она. Конечно, я знаю это. Но…
Может быть, мне просто стыдно. Джули теперь кажется мне полной идиоткой. Еще в детстве она придумала себе друга — лошадку из книги, даже не помню из какой. Белую лошадку с серебристой гривой. Когда Джули ехала в автобусе в начальную школу, она обычно смотрела в окно и представляла себе лошадь, скачущую рядом с автобусом. Даже протягивала руку, будто кормит ее сахаром. Это была не просто фантазия, она почти видела ту лошадь.
Я почти видела ее. Это была я. Я должна рассказать историю Джули как свою. Ради нее я постараюсь.
Лет в пять я спросила маму, кто такой Бог. Это одно из самых ранних воспоминаний Джули. Моих воспоминаний.
Мама засмеялась: «Ну, просто человек». Когда я спросила, где он живет, она ответила: «Наверное, в Сан-Диего». Потом посоветовала спросить об этом папу.
Я так и сделала, но не помню, что он ответил. Мне нравилось представлять себе, что Бог обитает в Сан-Диего. Там жили мои бабушка с дедушкой, и мне казалось, что в Сан-Диего намного лучше, чем в Хьюстоне. Уже тогда я сообразила, что в ответе мамы про человека из Сан-Диего есть доля шутки, но не понимала, в чем прикол. Я видела, что мама смеется, но думала, что она смеется надо мной.
Как бы то ни было, тем летом — или раньше, точно не помню, — мы действительно поехали в Сан-Диего навестить бабушку с дедушкой. У них были формочки в форме замков, и, если набить их мокрым песком и перевернуть, получались башенки с зубчатыми гребнями сверху и ямочками окон по бокам. Помню, мне в глаз попал песок, когда я пыталась заглянуть в это ненастоящее окно, и было очень больно. Папа помог мне промыть глаз и, когда я перестала плакать, сказал: «Куда интереснее просто вообразить, что там внутри». Так я и сделала. И когда Джейн стукнула кулаком по одной из башен и весь замок развалился, я даже не расстроилась, потому что мысленно уже построила новый замок, и он был гораздо лучше, ведь никто не мог его разрушить.
Я не говорю, что все это имеет какое-то отношение случившемуся. Я лишь привожу примеры того, что у Джули была своя история веры. Ей хотелось верить, что внутри замка что-то есть, хотя она своими руками набивала формочку мокрым песком. Ей хотелось верить, что Бог — прекрасный человек, который живет с ее прекрасными бабушкой и дедушкой на прекрасном пляже, и, может быть, когда-нибудь они все вместе поселятся в прекрасном воображаемом замке.
В ту же поездку папа рассказал мне, что стекло делают из расплавленного песка. Разве в Бога труднее поверить, чем в такое?
Я пытаюсь вспомнить то, что было раньше. Но после таких потрясений «до» больше не существует. Новое, ворвавшееся в вашу жизнь, уничтожает прошлое. А если нет «до», то неважно, в каком порядке выстраивать воспоминания.
Я могла бы начать с чувства стыда, но в итоге все мои воспоминания и так приведут к нему. Поэтому не буду торопиться.
Я познакомилась с Чарли в воскресной школе летом после седьмого класса, когда ходила в церковь со своей подругой Кэндис. Не знаю, помнят ли ее мои родители. Она всегда носила большие банты в волосах, которые ее мама мастерила с помощью клеевого пистолета. Банты гармонировали с нарядами Кэндис. Джули немного завидовала ей. Вернее, ревновала. Сейчас я не могу себе представить, что меня волновали такие вещи, но Джули они волновали. Мама Кэндис покупала дочке красивую одежду и делала красивые бантики, а моя мама неодобрительно, поджав губы, разглядывала меня, если я надевала нарядное платье. Она очень серьезная: профессор.