Дверь захлопнулась, оставив нас в полном одиночестве. Теннисон тут же вытянулся на одной из широких деревянных скамеек, по-видимому, собираясь вздремнуть. Ленгдон достал из саквояжа газету, но, взглянув на тусклую керосиновую лампу, висящую на стене, затолкал обратно.
— Советую вам вздремнуть, нам предстоят несколько часов маневрирования в прибрежных водах. Хотя, — он улыбнулся, — за время пути вы, безусловно, выспитесь и так. Зато сейчас вам будет не так скучно, ведь выходить на палубу запрещено.
— Выспимся? Что вы имеете в виду? И кстати, почему мы поедем в грузовом отсеке? — нет, я, конечно, понимал, что вряд ли нам предоставят комфортабельную каюту, учитывая, что судно боевое, и к тому же путешествие для нас бесплатное, но грузовой трюм? Насколько я знал, он вообще не предназначен для перевозки людей…
— Погодите, вы что, не знаете? Тогда, пускай это будет сюрпризом! — Ленгдон расхохотался и снова достал ту же газету из своего саквояжа. На этот раз он не делал попыток ее читать, а, по примеру Теннисона растянувшись на лавке, накрыл ею лицо. После чего скрестил на груди руки и больше на мои оклики не реагировал.
Я с недоумением повернулся к Донни и Мариссе. Девушка оставалась спокойной и бесстрастной, Донни же, неожиданно равнодушно пожал плечами:
— Предпочту последовать совету, чего и тебе желаю. Все-таки сейчас все еще ранее утро, грех не воспользоваться этой возможностью. А через несколько часов будет видно. Трюм, так трюм. Хорошо, хоть не за борт.
И уже через несколько минут он уже спал сидя, прислонившись спиной к дощатой переборке. Марисса, чье лицо во сне выглядело удивительно невинным, почти детским, сидела рядом, положив голову Донни на плечо.
Я честно старался последовать их примеру, но, как я не старался настроиться, ничего так и не вышло. В голову лезло все, что угодно, но только не сон. Я вспоминал родителей, пытался представить, сильно ли они изменились с того момента, как я последний раз их видел, думал о Сереге, получил ли, уберег ли он мой планшет? Потом вдруг вспомнился конкурс. Интересно, кто сейчас там на первом месте? То, что точно не я, никаких сомнений не было. А эти смерти, прекратились ли они?
В общем, когда, через три часа за нами пришел все тот же мальчишка-юнга, я был доведен одиночеством, скукой и сумятицей в голове до высшей степени раздражения, и наблюдал, как он расталкивает спящих, с немалой толикой злорадства. Впрочем, уже через минуту мне стало стыдно за свои мысли.
— Прошу господ за мной.
Кряхтя и постанывая, все-таки деревянные доски — это не пуховая перина, мои спутники кое-как поднялись. Не поднимаясь на палубу, мы прошли насквозь еще пару каких-то помещений, затем спустились вниз по короткой лестнице и оказались в трюме. Хотя, честно сказать, до конца я не был уверен, что это он, но терявшиеся во тьме очертания каких-то коробок и мешков, говорили именно об этом.
Тусклый свет был только возле самой лестницы — висевшая на крюке керосиновая лампа. Она освещала несколько брезентовых гамаков, натянутых между ближайшими опорными столбами, и сухонького господина с бородкой клинышком и в пенсне.
— Мартин, вы свободны, — мужчина обратился к нашему провожатому. — Добрый день, господа. Позвольте представиться, мое имя — доктор Родригес, я являюсь корабельным доктором.
Теннисон, в своей обычной хамской манере, сразу прошел к одному из гамаков, улегся в него, после чего заявил:
— Эй, док, давайте свою микстурку, хочется уже поскорее прибыть на место.
— Ага, вы, я так полагаю, имеете опыт подобных путешествий?
— Более чем предостаточно, мистер Родригес. И прошу простить моего нетерпеливого друга. Манеры — не самая его сильная сторона, — Теннисон говорил, по обыкновению, мягко и дружелюбно улыбаясь.
— А вот я не понимаю, что происходит. Какая микстура и почему нас привели сюда? Если вы не заметили, с нами дама, уж ей то могли бы выделить место поприличнее.
— Сейчас я все вам объясню, — доктор продолжал терпеливо говорить, не выказывая и тени раздражения. — У нас нет лишних мест, даже для дамы, это боевой корабль, если вы не заметили. А микстура — это не что иное, как эликсир, который вы примете для того, чтобы проснуться лишь в Панаме.
— А ну-ка, покажите! — Донни взял из рук доктора пузырек с прозрачной, медленно текущей жидкостью, приоткрыв, понюхал. — А, dulcis somnia…
— Господин врач или аптекарь?
— Алхимик. Да, можно пить, мне знаком этот эликсир, — повернулся ко мне Донни. — На самом деле, это даже излишество, — он показал рукой на гамаки. — После ложки этого зелья, нас могли бы свалить грудой где-нибудь там, вместе с ящиками, и мы бы даже не заметили разницы.