Индия, пережившая эпидемию холеры, приглашает русского доктора включиться в борьбу с этим опасным заболеванием. Хавкин соглашается и широко проводит вакцинацию населения. Было привито 42 тысячи человек. Заболеваемость среди них сократилась в четыре-семь раз. Резко упала и смертность заболевших холерой.
В 1896 г. Индию посещает новая беда — чума. Она поражает прежде всего кварталы бедноты портового Бомбея. Когда число жертв «черной смерти» достигло 100 тысяч в день, началась невообразимая паника. Люди бросились бежать из города, разнося пожар эпидемии по всей стране. Английские власти растерялись. И тут снова вспомнили о русском докторе.
В лаборатории Бомбея он изготовляет противочумную вакцину и опять испытывает ее на себе, вводит под кожу тройную дозу — десять кубиков жидкой сыворотки. Испытание прошло благополучно.
Десятки тысяч привитых противочумной вакциной спасены. В Бомбее, Карачи, Калькутте ее применяют с неизменным успехом. Препарат завоевывает все большее признание. Вот почему Бомбейский микробиологический институт носит имя В. Хавкина.
Доктор Веерарагхаван знакомит меня с маляриологами И. С. Карпентером и Б. Н. Моханом. Карпентер представляет меня своей жене-вьетнамке, говорящей только по-французски и по-вьетнамски. Она показывает мне свою любимицу — сиамскую кошку, к которой обращается по-французски. Собака же, привезенная доктором недавно из Лондона, откликается лишь на английскую речь.
— Скажите, — спрашиваю я супругов, — ваши питомцы понимают друг друга, если хозяева их говорят на разных языках?
— Нет. Пока они живут как кошка с собакой, — смеется доктор.
После ужина мы провожаем обаятельного Четти, возвращающегося в Майсур. Расставаться нам обоим ужасно не хочется.
— Дайте обещание, что будете писать, — говорит он, в десятый раз пожимая руку.
Разве я смогу забыть, дорогой друг, дни, проведенные вместе! Конечно, я буду писать, присылать книги по медицине и искусству и с нетерпением ждать ваших ответов.
Когда я вернулся в Москву, на моем столе лежали письма от Г. Д. Четти.
С Моханом и Карпентером нам предстоит проехать по маршруту Коллар — Меттапелайяме — Марду — Коимбатур.
Мы покидаем Кунур рано утром. Спуск по живописной горной дороге настолько крут, машина несется с такой бешеной скоростью, что в иные секунды захватывает дыхание и шумит в ушах, как при резкой посадке скоростного самолета. Навстречу бегут белые столбики, страхующие: машины от случайного падения с обрывов.
Неожиданно дорога выводит нас на небольшую площадку, откуда открывается чудесный вид на подернутую маревом долину. Чувствуется, что там, внизу, настоящее пекло. На крошечном пространстве стоит маленькая часовня, напоминающая «обо»[5] монголов. Возле статуи божества на ветру покачиваются подвешенные в ряд бараньи лопатки с надписями, лежат медяки и придавленные камушками кусочки материи, оторванные от одежды прохожими.
С высоты 2 тысяч метров над уровнем океана мы стремительно спускаемся в долину, покрытую тропическим лесом, болотами, рисовыми плантациями.
Возле богатейшего на юге ботанического сада решаем сделать остановку. Сад ступенчатыми террасами сбегает по склону горы к самому шоссе. Параллельные, расположенные одна над другой аллеи засажены самыми разнообразными представителями фауны южной Индии.
Мы попадаем в аллею акаций, а затем в заросли хлебного дерева артокарпус инциза и близкого к нему вида — интегрифолиа (местное название — джекфрут).
Плоды его, свисающие прямо со стволов или с толстых веток, достигают 40 сантиметров в длину и 24 в диаметре; весят некоторые из них 25 килограммов и больше. Они богаты крахмалом. Их варят, жарят, сушат, нарезают ломтями, как хлеб, и едят, несмотря на неприятный запах, наконец, закладывают в специальные ямы, где они долго бродят, превращаясь в тесто, пригодное для изготовления лепешек. Урожаем с одного дерева три человека могут кормиться в течение года.
Хлебное дерево
Дальше сад прорезают аллеи, обсаженные кофейными и кокосовыми деревьями, каучуконосами, манго, магнолиями с красными, белыми и розовыми цветами размером с блюдце, коричным, сандаловым и пробковым деревьями. Много разновидностей фикусов и пальм — трахикарпус мартиана. плекторония, каламус, вьющаяся ротанговая пальма. Густые заросли тонких, как удилище, бамбуков, панданусов и еще каких-то совершенно не знакомых мне растений.
Чем ниже спускаемся мы, тем больше вокруг тропических растений. Вот перед нами красивая роща устремившихся в небо ареко-пальм катеху. Это стройная и изящная бетелевая пальма, достигающая 35 метров высоты. Ее ствол с перехватами в виде колец, как у бамбука, увенчан кроной длинных перистых листьев, среди которых виднеются красные плоды.
За пальмами прячется деревушка Коллар. Дверь небольшого домика плотно закрыта, окна завешаны кома-роловками из марли. Внутри кровать, на которой спит лабораторный служитель. В течение ночи на запах человека в ловушки слетелось множество комаров. Мохан собирает их в стеклянные пробирки, затыкает ватой и подсчитывает. Насекомые будут использованы для опытов.
Достаточно сделать несколько взмахов сачком — и комары, главным образом кулекс и аэдес, уже в нем. В этих районах встречается и переносчик малярии — анофелес-гамби.
Чтобы добраться до следующего селения, нужно проехать сквозь сплошные заросли джунглей.
Около Меттапелайяме остановка. Здесь, в домике с террасами, лаборатория. Вся освещенная солнцем часть террасы заставлена эмалированными тазами с этикетками на дне. В воде тысячи зеленоватых личинок комаров анофелес. В других тазах темно-серые личинки аэдес, висящие под острым углом. Как только на них падает тень подошедшего к тазам человека, они мгновенно устремляются на дно. Над тазами с куколками и окрыленными комарами поставлены сетки с металлическими каркасами.
За столом студент-медик увлеченно рассказывает санитарам-индийцам о строении хоботка комара анофелес. Под бинокулярной лупой он демонстрирует им две желобчатые длинные пластинки — верхнюю и нижнюю губу. Между ними заметны пять стерженьков. Один из них язык, остальные четыре — пара верхних челюстей (мандибул), имеющих вид острых ножей, и пара нижних (максилл), оканчивающихся пилками.
— У человека, — объясняет студент, — наоборот: верхняя названа максиллой, а нижняя — мандибулой.
— Кто же их перепутал? — спрашивают удивленные слушатели.
— Анатомы. Названия частей и органов человеческого тела они нередко заимствовали у зоологов. В средние века, когда за вскрытие трупа врачу грозил костер, они изучали трупы ночью на кладбищах, извлекая из гробов захороненных покойников. Работая в такой обстановке, нетрудно было ошибиться.
Мохан и Карпентер знакомят меня с экспериментом, который проводится, чтобы изучить устойчивость некоторых комаров к растворам ДДТ. Как правило, эти растворы даже в самых небольших концентрациях убивают их, но существуют виды, легко «привыкающие» и к сильным концентрациям.
Обилие личинок и окрыленных комаров позволяет ставить многочисленные опыты. Невосприимчивость к ДДТ у комаров и мух при частом применении малых концентраций яда повышается в 1800 раз.
— Важное значение, — замечаю я, — приобретает также изучение вопроса об устойчивости к препаратам не только насекомых, но и бактерий. Применение пенициллина, стрептомицина и иных антибиотиков обязывает нас знать, при каких дозах микробы-возбудители к ним «привыкают», а при каких погибают. Эту проблему успешно решают советские ученые В. Д. Тимаков, X. X. Планельес и др.
— Мы слышали об их исследованиях, но самих работ не читали. Хорошо было бы перевести их труды на английский язык. К сожалению, у нас не многие читают по-русски.