К9 мне тут же подошел унтерштурмфюрер из 1-го полка СС «Лейбштандарт «Адольф Гитлер». На лице его застыла кривая улыбка. Под носом я заметил запекшуюся кровь. Вообще вид у него был неопрятный, волосы спутанные, небрит.
— А где же вас взяли? — издевательским тоном осведомился он с таким видом, будто изначально считал любой мой ответ заведомой ложью.
— В Бад-Херсфельде, унтерштурмфюрер.
Он сдавленно усмехнулся или кашлянул, я так и не понял.
— Ходят слухи, что ваша чертова штурмовая группа, струсив, перебежала к врагу.
— Нет, унтерштурмфюрер, нас взяли в плен в бою. Унтерштурмфюрер недоверчиво покачал головой.
— Видок у вас не тот, чтобы вас в бою пленили. Впрочем, это уже неважно. Приказов сдаваться пока что не написали.
— У меня во взводе двоих убили, унтерштурмфюрер, — ледяным тоном ответил я.
Не хотелось мне увязать в этом бессмысленном разговоре.
Мой собеседник рассмеялся.
— Трус несчастный. Ничего, твоей семейке крепко достанется. Тебе об этом известно?
Тут гауптштурмфюрер из 9-й дивизии СС «Гогенштауфен» встал между нами, и унтерштурмфюрер тут же ретировался.
— Где вы попали в плен? — спросил он.
— В Бад-Херсфельде, — повторил я.
— Здесь ночью холодно, — предупредил он. — А нам позволено разводить не больше пяти костров в этом закутке. Едва хватает, чтобы не околеть от холода.
Я поинтересовался у него, почему, мол, нас отделили от остальных? Ведь люфтваффе и вермахт разместили на одних и тех же огороженных участках.
— Союзники нам не хотят доверять. Они считают, что посади нас вместе с вермахтом и люфтваффе, как.мы тут же начнем подстрекать всех на бунт.
— Гауптштурмфюрер, что с нами будет?
— Знаете, шарфюрер, лучше вам об этом не спрашивать.
Ко мне подошел радостный Крендл.
— Знаешь, сюда бы только чуток мебели, садик и еще фонтанчик, и здесь было бы совсем неплохо.
Я попытался улыбнуться, но из этого ничего не вышло.
— Лучше скажи, Фриц, что они с нами сделают?
— Что бы ни сделали, все равно мы будем в выигрыше — что может быть хуже передовой?
Я посмотрел ему прямо в глаза.
— Они спрашивали у тебя насчет Орадура-сюр-Глан?
— Спрашивали, — ответил он. — А с чем это связано?
С чем это связано, я сказать не мог. Оглядевшись, я заметил Бома, нервно расхаживавшего, словно зверь в клетке. Хайзер и Шультхайс устроились прямо на земле. Шпенглера нигде не было видно.
— Может, и зря мы все это затеяли, — сказал я Фрицу. — Каково теперь придется нашим семьям?
Моя фраза вернула его к действительности. Ведь тот, кто стрелял в Мёллера и Эрлихмана, видел и понимал, что мы сдались в плен добровольно. И еще — этот унтерштурмфюрер вроде бы даже слышал о том, что в Бад-Херсфельде американцам сдалась целая штурмовая группа. Может, все это и ерунда, конечно. Если сдача в плен нашей штурмовой группы успела стать притчей во языцех, в таком случае, опасность грозит всем семьям наших солдат.
27 марта 1945 года всех пленных усадили на грузовики и повезли на запад в куда более спокойный район под Кобленц. Я уже потерял счет допросам, проводимым как американскими, так и британскими офицерами, но, несмотря на то что ни одного не обходилось без вопроса о трагических событиях в Орадур-сюр-Глан, обращались с нами, в целом, весьма корректно.
Под Кобленцем нас разместили в деревянных бараках, причем, по иронии судьбы, в тех же самых, в которых мне уже пришлось побывать в 1940 году незадолго до нашего вторжения в Нидерланды и Францию. Все здесь выглядело по-прежнему, если не считать колючей проволоки да американских пулеметов на вышках.
В первых числах апреля нас снова ждала переброска. На этот раз в бельгийский Ассель, американский лагерь для военных преступников. И снова нам пришлось отвечать на вопросы представителя американского военного командования касательно СС и их деятельности во время войны. На всех этих допросах я составил для себя некий перечень акций, которые союзники относили к категории военных преступлений. Мне говорили о массовых убийствах, проводимых СС на территории России, Польши, Голландии, Франции, но, на мое счастье, ни в одной из перечисленных акций наш полк не участвовал, за исключением, правда, умерщвления мирного населения деревни Орадур-сюр-Глан. Многие из преступных акций приходились на 1 -й полк СС «Лейбштандарт «Адольф Гитлер», 3-ю дивизию СС «Мертвая голова» и в особенности на 4-ю танково-мотопехотную дивизию полиции СС, а еще больше — на 8-ю дивизию СС «Флориан Гайер» и 9-ю дивизию СС «Гогенштауфен». Я вздохнул с облегчением, узнав, что большинство перечисленных акций совершалось на Восточном фронте. Я же представил доказательства тому, что в период пребывания на Восточном фронте служил в составе 5-й дивизии СС «Викинг», а она принадлежала к числу немногих частей и соединений СС, которым практически нечего было вменить в вину.
Кажется, 28 апреля нас стали перебрасывать еще дальше на запад, в лагерь в бельгийском городе Лейвен, где содержались исключительно бывшие служащие СС. 1 мая около доски объявлений рядом с отхожим местом собралась огромная толпа пленных. Тут ко мне подбежал Крендл.
— Если верить газетам, фюрер мертв. Там написано, что он покончил собой у себя в бункере.
Меня эта новость явно не опечалила. Разве это что-нибудь меняло? У меня к Фрицу было лишь два вопроса: «Кончилась ли война?» и «Когда нас отпустят по домам?»
Раздались свистки, нам было приказано построиться. Мне казалось, что сейчас я получу ответы на эти вопросы. К нам по-немецки обратился сержант американской армии.
— Для всех, кто еще не успел прочесть новости на доске объявлений, — Адольф Гитлер мертв. Он покончил жизнь вместе с Евой Браун в своем берлинском бункере.
Мы, пленные, реагировали по-разному. Одни кричали, что это, дескать, пропагандистская ложь, специально чтобы окончательно деморализовать нас. Не скажу насчет их, но если что и могло деморализовать меня лично, так это факт осознания, что Гитлер до сих пор здравствует и что война будет продолжаться.
Американцы, демонстративно поигрывая дубинками, свистками стали призывать сохранять спокойствие.
— Разойтись! — скомандовал сержант.
И это все? Неужели? Американцы объявили, что, мол, Гитлеру каюк, и теперь распускают нас по домам?
— А как же война? — спросил я Фрица. — Ведь раз он на том свете, так и войне, стало быть, конец, верно?
— Понятия не имею, — ответил Крендл.
Все последующие дни были полны слухов о том, что на самом деле произошло с Гитлером, а кое-кто продолжал сомневаться, произошло ли. Так как официального сообщения о конце войны не было, все понемногу склонялись к мысли, что Гитлер все же жив.
Но вот 7 мая 1945 года американцы снова построили нас, и мы стали ждать, пока они подсоединят к радиоприемнику большой громкоговоритель. Мы слушали выступление гросс-адмирала Карла Деница, который, оказывается, олицетворял собой новое правительство германского рейха. Мы так и не могли понять, что все это значило.
Дениц объявил, что, начиная с 23 часов 8 мая 1945 года все вооруженные силы Германии, включая военно-морской флот и люфтваффе, прекращают боевые действия, в связи с чем с командованием союзных сил в Европе будет подписан акт о безоговорочной капитуляции.
И здесь реакция оказалась неоднозначной, поэтому я предпочитал не ликовать демонстративно. В ту ночь я так и не сомкнул глаз, просто лежал на койке, представляя себе, как вернусь в свой родной Магдебург. Естественно, не давали покоя и мысли о том, что моя добровольная сдача в плен в Бад-Херсфельде не могла пройти бесследно для моих родителей.
На следующий день охранники обращались с нами на удивление снисходительно. Мы коротали время, собирая свои нехитрые пожитки, включая и поделки из дерева и разных подручных материалов. Примерно в 13.00 нас построили. Прибыли грузовики, перед строем показался американский офицер и стал выкликать всех офицеров СС. Те, чьи фамилии были названы, делали шаг вперед. После оглашения списка их увели американские конвоиры и усадили на грузовик. Теперь офицеров СС среди нас не было. Нам было приказано разойтись, и мы не могли отделаться от мыслей, почему же все-таки вывезли наших офицеров. Кое-кто обосновывал такое решение тем, что, мол, офицеров сначала направят в другое место, чтобы отпустить в 23.01 уже оттуда. Другие же утверждали, что их увезли в тюрьму и рассадили по настоящим тюремным камерам. Были и те, кто всерьез полагал, что их участь будут решать военные трибуналы.