Приготовления заняли непозволительно мало для такого ритуала времени. Сестренка подключила Терона, я – все свои скудные познания в некромантии, и все вместе мы разработали некое подобие на план. Обсуждать его и уж тем более оттачивать детали времени не было. Как и желания, если совсем уж начистоту. Ведь мы трое прекрасно понимали, что состряпанный на скорую руку ритуал, который держался исключительно на вере в чудо, не выдержит даже поверхностного обсуждения, не говоря уж о придирчивой критике.
А времени становилось все меньше.
Еще в детстве я слышала много историй о сильных ведьмах и колдунах, которые, случайно попав в Закраину, сумели вернуться обратно. Я не знала, правда ли это. Никогда не задумывалась… и никогда не встречалась с возвратившимися лично.
Но сейчас, отбросив подальше все условности, я верила даже в эти сказки. Хотела верить. Всей своей трепещущей от страха и волнения душой. И вопреки сковывающему внутренности ужасу. Потому что, к сожалению, была оговорка даже в этих сказках: колдуну на спасение отводилось не более девяти дней.
Всего девять дней для спасения маминой души. Шесть из которых уже были нами потрачены на бесполезные поиски и бесплодные призывы.
У меня оставалось всего три дня.
Три дня на то, чтобы отыскать маму в мертвом враждебном мире и помочь ей вернуться в мир живых.
Вернуть ее домой. Любыми средствами!
– Аля, я… – мой хрип напугал даже меня, настолько он был жутким. В глазах сестренки застыл испуг. Совсем как в тот злополучный вечер, когда бабуля впервые показала нам мамин венчик.
Отчаянный крик Али еще долго будет стоять у меня в ушах.
Это жуткое воспоминание отрезвило, взбодрило, помогло выбраться из пучины отчаяния и жалости к себе. Я прочистила горло и сделала пару успокаивающих вздохов.
– Все хорошо, Аля, – нашла в себе силы вымученно улыбнуться. А вот на ответ поубедительнее сил уже не осталось. – Все обойдется, не волнуйся.
Сестра подошла к самому краю печати.
– Ты и правда это сделаешь? – обреченно спросила она, опустив голову.
– Да нет, просто постою здесь и пойду чай пить, – хмыкнула я, мазнув ладонью по ее щеке.
Сестра возмущенно вскинула подбородок и гневно блеснула глазами.
– Все твои шуточки!
Я улыбнулась: гнев лучше страха, а здоровый сарказм помогает отвлечь фантазию. Да и пора уже заканчивать: чем дольше мы прощаемся, тем сильнее крепнет отчаяние и нерешительность, что в преддверии задуманного было совершенно некстати.
Я подошла к невидимому барьеру печати, цапнула сестру за ладошку и, звякнув ее рябиновым браслетом, крепко сжала в своих руках.
– Просто дождись меня, ладно?
Алия кивнула и доверчиво положила мои ладони к себе на грудь.
– Я сделаю все… все, как мы и договаривались. Обещаю. Как только придет время, я зажгу рябины – и ты обязательно вернешься. Я все сделаю правильно, вот увидишь.
– Я знаю, – мягко отпустила ее руки и сделала шаг назад, обратно в печать.
А затем без лишних предисловий села на землю и надела мамин обугленный венчик.
– И помни, – Терон решил, что настало время наставительной беседы. – Чувства, эмоции, сожаления – все это держи в себе, чтобы тебя не раскусили как живую. Говори мало, делай еще меньше. Не позволяй себя ни во что втянуть. Никому не сочувствуй, ни во что не вмешивайся – это не твой мир, и там свои законы, поняла?
Я молча кивнула, чувствуя, что уже не справляюсь с поставленной задачей – сердце колотилось, точно сумасшедшее.
– Но самое важное. Никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не…
– …плакать, – закончила я, ибо выучила все эти правила давно и наизусть. Потому как от беспрекословного их соблюдения зависело, вернусь ли я в свой мир.
Вернусь домой.
– Верно, – Терон поднял рукава, подошел к печати и встал на одно колено. – Тогда вперед.
Я подняла голову, чтобы в последний раз взглянуть на родной домишко и горячо любимые мною рябинки, росшие вокруг дома: их пышная, обволакивающая по осени крышу багрово-ржавая шевелюра была буквально усыпана искорками спелых горьковато-сочных ягод. Под одной из таких рябин одним летним погожим деньком мама стригла мои непослушные локоны и приговаривала, что быть мне самой красивой, могущественной и счастливой ведьмой этого мира. Я слушала, затаив дыхание и зажмурив от удовольствия глаза, и уже тогда чувствовала себя самой счастливой ведьмочкой на свете. И мне было абсолютно папиросово, буду ли я вдобавок еще и могущественной или красивой. А впрочем, красивой стать, признаюсь, все же хотелось. Но много позже… когда-нибудь. А в тот теплый, янтарно-солнечный заботливый миг, кутаясь в мамину любовь и безопасность, мне было достаточно уже того, чтобы вот так иногда сидеть под раскидистой любимой рябиной и слушать мамины байки, пока ее рука нежно гладит мои непослушные локоны.