– Не может быть….
– Еще как может, – с этими словами Степан Лаврентьевич стал переключать каналы в поисках очередного новостного выпуска. Через три щелчка он нашел то, что искал – корреспондент вел прямой репортаж от ресторана «Ковчег». Сквозь огромные панорамные окна хорошо просматривался большой зал, в котором четвертью часа ранее произошла очень странная катастрофа. Глаза корреспондента возбужденно блестели, микрофон дрожал в руке. Видно было, что говорит он взахлеб, почти тараторит. Ни Степану Лаврентьевичу, ни жене его не нужно было прибавлять звук на телевизоре – они и так все поняли.
– Что же делать, Маша? – жалобно простонал мужчина. Галстук его сбился на бок, волосы растрепались, а подмышками расплывались пятна пота, пачкая дорогую рубашку. – Что же делать-то, а?
– Для начала возьми себя в руки. Мы все успеем.
– Да как же мне успокоиться, Маш. Ведь столько денег…
– Не нуди, – оборвала его жена. – Деньги… Деньги… Помнишь ту девчонку, которая от рака умирала. Мать ее еще просила помочь?
– Помню, – в голосе Степана Лаврентьевича послышалась надежда. – Сейчас позвоню.
Он схватил телефон, долго искал в нем какой-то номер, потом нажал кнопку вызова.
– Алло, здравствуйте. Это фонд помощи Наде Лебедевой? То есть как это? Когда? Спасибо, – Степан Лаврентьевич положил телефон на стол. – Говорят, умерла, еще полгода назад.
– Не вовремя девка-то померла! – цыкнула Маша зубами и смачно выругалась. – Ладно…
– Маш, а может, ну их? Просто сожжем или раздадим?
– Степа, прекрати нести херню! Ну какое «раздадим»! Ты же сам знаешь, что это так не работает.
– Знаю, – вздохнул мужчина. – Я просто в панике. Вдруг не успеем?
– Так… А помнишь детский дом, через который мы партию мета отмывали?
– Да, припоминаю.
– Вот и переведи им все. Можешь анонимно – это даже лучше. «Ибо гордость предшествует гибели, надменность духа – падению», Притчи 16, стих 18, – процитировала по памяти женщина.
– Умничка моя! – воскликнул Степан Лаврентьевич. – Чтобы я без тебя делал!
– Да где-нибудь с простреленной башкой давным-давно валялся, – усмехнулась она.
– А яхта, Маша? – радость снова сменилась озабоченностью. – Может, тоже подарить кому-нибудь?
– Степа, ну кому ты ее подаришь, учитывая, что она в Индии на побережье стоит.
– Можно позвонить управляющему, пусть продаст ее хоть за копейки, а деньги раздаст оборванцам. Пусть хоть на части разберет, лишь бы избавиться от нее! – плаксивым голосом закончил Степан Лаврентьевич.
– Ладно, звони управляющему, – махнула рукой жена. – И секретаршу свою вызови – пусть дарственные оформит на всю недвижимость нашу.
– Алечка, зайдите! – крикнул мужчина по громкой связи.
Через пару секунд в дверях показался внушительный Алечкин бюст, а после – и она сама. Степан Лаврентьевич вкратце объяснил ей, что нужно делать, и уже через пару минут в кабинете воцарилась тишина, прерываемая лишь клацаньем длинных наманикюренных ногтей секретарши по клавиатуре.
– Готово, – лениво протянула Алечка через пятнадцать минут.
– Спасибо, деточка, – Степан Лаврентьевич похлопал ее по щеке, а потом обратился к жене, – Ну, Маш, вроде все?
– Все, да не все. Преподобному еще своему позвони, чтоб грехи отпустил.
– Да, давай скорее! – засуетился мужчина.
Жена протянула ему телефон, из которого уже слышались гудки.
– Отец Николай слушает, – глубокий сочный бас выводил слова неспешно, степенно окая.
– Отец Николай, это Степан Лаврентьевич.
– Здравствуй, здравствуй, сын мой. Слушаю тебя.
– Отец Николай, я хотел….
Но отцу Николаю не суждено было узнать, чего хотел его собеседник, потому что тот лопнул. Да-да, просто взял и лопнул – с громким сухим треском, с каким обычно пересчитывают деньги в счетной машинке. Маша, не успев произнести «Отче наш», исчезла не менее эффектно.
Алечку окатило горячей красной волной и ошметками того, что еще секунду назад было ее начальником и его женой. Секретарша завизжала и, дико вращая глазами, кинулась к окну. Толстое бронированное стекло, коим Степан Лаврентьевич снабдил свой кабинет в попытках защититься от конкурентов и врагов, не хотело поддаваться. И даже внушительный Алечкин бюст не мог с этим справиться. Девушка билась о стекло, оставляя на нем красные потеки – из рассеченного лба и свернутого набок носа тонкими струйками сочилась кровь.
Из телефона еще слышался голос отца Николая, когда над городом прокатился третий удар колокола.
Интерлюдия III
Каждый сам себе судья.
Не суди – судим не будешь,