VI. Metuit
Врач испуган
Goossen van Vreeswijk, De Goude Son der Philosophen, 1675.
Госсен ван Фризвик, Золотое Солнце Философов, 1675 г.
МЕДИТАЦИЯ VI
Я столь же напряженно слежу за врачом, как он — за ходом болезни моей; видя страх его, пугаюсь и я: я застиг врача моего врасплох; ужас мой стремительно нарастает, мои опасения обгоняют опасения врача, страх пришпоривает меня, и вот уже врач не поспевает за мной в своей медлительности; и тем больше боюсь я, чем больше тщится он скрыть от меня свой страх; с тем большей остротой вижу я, сколь он напуган, чем больше стремится он не дать мне о том догадаться. Зная, что его опасения не помешают ему следовать искусству врачевания и вершить должное, знает он и то, что мои опасения могут помешать мне следовать путем выздоровления и обрести желаемое. Подобно тому, как заболевание селезенки проявляется многоразличным образом, привнося свою лепту во всякий недуг, коим, кроме него, страдает тело, так и страх постепенно проникает во всякое наше действие и всякое помышление[191]; подобно метеоризму, что может быть принят за иное заболевание — камни в почках или подагру, — страх может таиться за личиной иных расстройств, что поражают сознание и ведут к помрачению его: в любви, стремящейся к обладанию, можно увидеть любовь, но на деле она — лишь страх, ревность и настоенный на подозрениях страх потери; в презрении к опасности и пренебрежении ею можно увидеть доблесть, но это лишь страх, порожденный нашей зависимостью от мнения окружающих о нас и боязнь пасть в их глазах. Человек, не боящийся льва, может испугаться кошки, и не боящийся тягот поста может в страхе отшатнуться от выставленного на стол куска мяса; не боящийся звуков барабанов, труб, летящих ядер, предсмертных криков людей и боевого клича противника, бегущего навстречу, боится гармоничного звучания виолы — страх его перед этим инструментом столь велик, что врагам достаточно было бы взять на нем несколько созвучий[192], и храбрец бросился бы прочь с поля боя. Не знаю я, что же такое страх, как не знаю, что в данный момент сильнее всего пугает меня. Меня не страшит близость Смерти, но я страшусь того, что болезнь моя станет набирать силу; я бы пошел против самой Природы, если бы стал отрицать, что мысль об этом пугает меня, — однако если бы стал я утверждать, что боюсь Смерти, я бы восстал на Господа Бога. Слабость моя — от Природы, которой положены предел и мера[193], твердость моя — от Господа, Коему подвластна бесконечность[194]. Не всякий холодный воздух — злотворный туман[195], не всякая дрожь и озноб — от бешенства, не всякий страх — одержимость ужасом, не всякое колебание — предательство и бегство, не всякий спор — разрешение сомнений, не всякое желание чего-то иного — ропот, и нет нужды впадать в уныние, коли желание осталось неосуществленным. Но как опасения, которыми мучается врач, не заставят его отступиться от исполнения врачебного долга, так и мои страхи не понудят меня отказаться от того, чтобы искать у Господа, и человеков, и у себя самого духовной поддержки, утешений вежества и морального ободрения.
191
Медицина той эпохи утверждала, что селезенка отвечает за очистку "плотной" крови, отягченной элементом "земли", которую не может очистить печень, и если селезенка с этим не справляется, в организме накапливается "темный гумор", провоцирующий меланхолию, одним из симптомов которой является страх.
192
Общим местом античной музыкальной теории было разделение музыки на дорийский, лидийский и фригийский лады и приписывание каждому из них определенного настроения. В частности, фригийский лад считался связанным с оргиями, посвященными Великой Матери богов. Поклонники Кибелы — корибанты — впадали в род безумия, заслышав звуки оргиастического напева; ср. у Плутарха: "...необузданные пляски вакхантов и корибантов затихают и успокаиваются, как только музыканты оставили трохеический ритм и фригийский лад..." ("Об Эроте", 16. пер. Я. Боровского).
194
На многих средневековых эмблемах мы можем встретить изображение руки Провидения, выходящей из облаков и держащей циркуль, очерчивающий окружность на поверхности земли. Девиз этой эмблемы — "Lahore et Constantia" ("Трудом и постоянством", при этом "постоянство" можно понять и как "твердость"). В основе своей этот эмблематический образ восходит к уже указаному нами стиху Прем 11, 21 и к Притч 8, 27-29: "Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли". Этот образ циркуля встречается у Донна в стихотворении "Прощание, запрещающее грусть". Подробнее см. нашу статью "Циркуль и окружность..." в настоящем издании.
195
Во времена Донна считалось, что особый туман, появляющийся в морозном воздухе, — провозвестник чумы, если не сам источник заразы.