МОЛИТВА VII
Предвечный и милосерднейший Боже, ниспославший слугам своим манну в пустыне — хлеб столь превосходящий всякую пищу людскую, что имел он приятность по вкусу каждого[274], смиренно молю Тебя: обрати это наказание, ставшее для меня хлебом насущным, мне во вкус, — как если бы не я, но Ты должен был вкушать его, пусть будет оно мне по вкусу, и да сбудется воля Твоя. Наказание, Тобой ниспосланное, имеет вкус унижения, но сделай его также и утешением мне; в нем — вкус угрозы смертной, но пусть будет в нем и вкус уверенности в том, что печешься Ты обо мне. Тело мое образовано четверицей элементов, каждому из которых придал Ты два качества: огонь иссушает, но также и согревает; вода увлажняет, но также и охлаждает, — пусть же, Господи, исходящие от Тебя наказания, эти элементы духовного возрождения — ведь через них душа восходит к Тебе — тоже будут наделены двумя качествами и действуют двояко: обрушиваясь на нас, как бич, пусть они заставляют нас вернуться на путь Твой; пусть, явив нам, что мы — ничто[275], явишь Ты нам и иное: все, что в нас есть, — лишь Ты. Боже, в нынешнем моем положении (но есть ли что-то, привходящее в жизнь нашу, будь то даже кара, коей нас подвергаешь, что не было бы сущностно связано с Твоим благим о нас промыслом[276]?), когда тот, кого ниспослал Ты мне в помощь, желает себе помощников, и когда явил Ты мне, что нескольких часов достаточно, дабы Твоею волей оказался я вне пределов помощи человеческой, — яви же мне и иное: ни горячка болезни, ни искушения сатанинские, ни греховность моя, ни темница смерти: темница, в которой заключен я сейчас, прикованный к ложу болезни, и темница иная — тесная и мрачная могила, не могут отлучить меня от спасения[277], которое промыслил Ты для меня. Не дай мне думать, что наказание мое случайно и незаслуженно; но пусть будет так, что читаемое мной на одном языке как "наказание" можно перевести на другой язык как "милость"[278]; что здесь оригинал, а что — перевод, что есть милость, а что — наказание, каково изначальное предназначение болезни моей, — не мне делать о том заключения, даже когда стою у черты смертной, которая послужит заключением земного моего бытия; и пусть болезнь неизбежно выглядит наказанием, но есть у меня величайшее доказательство, что она же — и милость: я умру в Тебе и через эту смерть соединюсь с Тем, Кто умер за меня.
VIII. Et rex ipse suum mittit
Сам король посылает своего врача
Michael Maier, Septimana philosophica, 1620.
Михаэль Майер, Седмица философов, 1620 г.
МЕДИТАЦИЯ VIII
Вернемся же к помышлению о том, что человек вмещает в себе целый мир, ибо на этих путях нас еще ждут открытия. Представим: человек есть мир: сам он — твердь земная, а скорби его — воды морские. И скорбь его (ибо скорбь воистину есть его достояние; что до счастья, быстротечного счастья земного — человек не властен над ним, оно дается ему, как дается надел арендатору, скорбям же он — полноправный владелец; счастье он взращивает, как фермер, что труждается на чужой земле, хоть и пользуется плодами своих трудов, а скорбям своим он единственный господин), — его скорбь, словно воды морские, подступает и покрывает холмы той земли, что есть человек, достигая самых дальних уголков суши; человек — лишь прах, вот он льет слезы, покуда не останется от него только персть земная, слезы, как огонь, выжигают его и они же размягчают его, и делается он податлив, будто ком глины: состав человека — персть земная, и скорбь дарует форму ему. В той Ойкумене, имя которой — Человечество, владыки земные подобны горным вершинам, что вознесены над прочим ландшафтом: но есть ли и у царей вервие и свинец, что послужат им лотом, дабы измерить глубину моря скорби и сказать: "Вот, исчислил я скорбь мою и знаю ее"? Но какая из скорбен сравнится с болезнью; а владыки — разве менее беззащитны они перед лицом болезни, чем их последние подданные? Вот зеркало — менее ли хрупко оно оттого, что в нем отражен царственный лик? Так и царь — отражение Владыки Божественного — не более, чем хрупкое зерцало, которое легко разбить. Владыки земные во всякое время держат при себе врача, но тем самым подле них всегда присутствует болезнь, или — недуг еще худший: неотступный страх заболеть. И они — богоподобны? Нет, назвавший их так не льстил. О да, они — боги, но боги, точимые недугом; в нашем представлении Бог наделен многими из страстей человеческих — страстей, если не немощей: о Нем говорят, что Он разгневан, или скорбит, или же что истощилось терпение Его и смутился дух, но разве сказано о Нем, что Он болен? — ибо будь Он болен, то, как и владыки земные, коих мы почитаем богоподобными, был бы подвержен смерти — разве мыслимо это? Так, можно ли помыслить о богах язычников нечто более уничижительное, нежели то, что сон имеет над ними власть[279]; однако сколь же жалки боги, которые в немощи своей не могут забыться сном! Богу ли нужен врач? Юпитер — и нуждается в Асклепии, Юпитер — и должен пить ревень, — ибо он раздражен и разлившаяся желчь его нуждается в очистке; но вот его охватывает оцепенение и равнодушие, и виной тому лимфа, ответственная за флегматический темперамент, и тут же несут ему отвар гриба, имя которому — агарик; Тертуллиан говорит о богах Египетских, сиречь о растениях и травах, коим поклонялись египтяне, — что у народа сего бог принадлежал человеку, ибо рос на грядах заботами садовника[280], что же сказать нам о наших божественных владыках: их вечность (продолжительность коей — едва семьдесят лет) обязана своим существованием исключительно лавке аптекаря, а отнюдь не божественности, которой наделяет их помазание. И божественность их лучше проявляется тогда, когда готовы они не вознестись гордой главой своей, но — умалиться, и имея блага в достатке и преизбытке, в чем подобны Богу, ревнуя о деяниях добрых, снисходят, как Бог, к малым сим, дабы разделить с ними преизбыток, наделяя каждого по нуждам его. Истинно достойный муж — тот, кто ведает, что блага, коими наделен он, не ему принадлежат, не есть заслуга его, но — веселится он о них и находит в том радость; а те, кому выпала радость, желают разделить ее с ближними, объявить о ней тем, кто оказался подле счастливцев в тот момент; всяк человек любит свидетелей счастия своего, но более других милы ему те, кто разделил с ним это счастье, те, кто вкусил от плодов его, — вид их веселит и радует наше сердце: Так подобает Царям земным, коли желают, чтобы счастие их было совершенно, изливать дары на своих подданных, отмечать их честью и наделять богатством, и (поелику возможно) исцелять недуги страждущих[281].
274
Ср.: "Вместо того народ Твой Ты питал пищею ангельскою и послал им, нетрудящимся, с неба готовый хлеб, имевший всякую приятность по вкусу каждого. Ибо свойство пищи Твоей показывало Твою любовь к детям и в удовлетворение желания вкушающего изменялось по вкусу каждого" (Прем 16, 20-21).
275
Ср., — "Вот, все они ничто, ничтожны и дела их; ветер и пустота истуканы их" (Ис 41, 29).
276
Здесь Донн вводит мотив противопоставления субстанции и акциденции, в полную силу звучащий в XI медитации.
277
Ср.: "Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем" (Рим 8, 38-39).
278
Ср. рассуждение о "человечестве — книге, которой суждено быть переведенной на язык, который лучше, нежели тот, на котором написан оригинал" в XVII медитации.
279
Ср.: "В полдень Илия стал смеяться над ними и говорил кричите громким голосом, ибо он бог; может быть, он задумался, или занят чем-либо, или в дороге, а может быть, и спит, так он проснется!" (3 Цар 18, 27).
280
Ср.: У Палладия, сп. Еленопольского в "Лавсаике", гл. 46, "Об авве Аполосе": "Преумножилось некогда в Египте, больше нежели в других странах, многоразличное и нечестивое идолослужение: почитали собак, обезьян и некоторых других животных; обожествляли и чеснок и лук, и многие ничтожные растения".