Достаточно сравнить этот пассаж с началом "Обращений к Господу...", чтобы сходство бросилось в глаза.
Заметим и еще одну параллель. Все трактаты, посвященные "искусству умирания", настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично произнес символ веры: "Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои, желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и миром, что умираю я христианином," — пишет безымянный автор "Спасения человека недужного" — еще одного популярного в XVII в. сочинения этого жанра[10].
Каждый раздел "Обращений..." Донн заключает молитвой. Однако сочинение Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. "Увещевания" — своего рода юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн. Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой — на книгу Иова. Иова, вызывающего Бога на разбирательство: "Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне"[11]. И каждый раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову.
Если увещевания — наиболее богословски насыщенные части "Обращений к Господу..", то "Медитации", которым Донн обязан славой прекрасного прозаика, полны "мудрости мира сего". Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией, платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором "общих топосов" своей эпохи — но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением[12]. Чужие голоса бл. Августин, Тертуллиан, Данте — причудливо преломляются в акустике донновского текста, порождая порой странное эхо.
Несколько ключевых метафор насквозь "прошивают" текст "Обращений к Господу". Одна из них — представление о человеке как микрокосме — малом подобии большого Универсума Зародившись в античности, это представление было воспринято Отцами Церкви, развито средневековыми философами, а потом, пройдя через призму герметических учений членов Флорентийской академии и школы Пара-цельса, трансформировалось, чтобы стать для литературы, искусства, философии и медицины той эпохи активной "порождающей метафорой", развертывающейся на всех уровнях бытия и связующей их воедино. "Человек, как был он сотворен и создан Господом, есть набросок или образ — или краткая повесть всей Истории Мироздания: в нем Господь заключил все творение, все, созданное Им в этом мире... И поскольку тело человеческое заключает в себе отражение всей Вселенной, и в нем соучаствует все, что есть в этом мире, то потому человек называется Микрокосмом или малым миром... Из глины и праха сотворена плоть человека, а потому тяжела и массивна; кости в его теле сравнимы со скалами и камнями, а потому крепки и долговечны... Кровь, что течет в теле его по венам, повторяющим своими очертаниями древесную крону, можно сравнить с водами, что разносятся по поверхности земли ручьями и реками, дыхание его подобно ветру..."[13] — эти слова старшего современника Донна, сэра Уолтера Рэли, созвучны "Медитации IV" — как и множеству других текстов той эпохи: философских, астрологических, медицинских. Дело в том, что тогда еще не произошло современное разделение дисциплин и все науки существовали не сами по себе, а в их приложении к человеку: математика и астрономия служили мореплавателям, философия была не отвлеченным умозрением, а научением жизни, алхимия искала, как исцелить телесный состав человека от смертности... Философское представление о единстве и взаимосвязи всего и вся в мире давало операционный базис для развернутого сравнения, ставшего основой поэтики, у истока которой стоял Донн[14]. И для него сравнение стало инструментом мысли, лесенкой восхождения к умопостигаемым сущностям. Из парадоксов, из "соположений разнородных смыслов" выстраивалась стройная цепь доказательств, доводящих мысль до предела, до края, открывая выход за пределы "физики", к "чисто умопостигаемому", когда за каждой индивидуальной ситуацией Донн стремился увидеть соотнесенность ее с самими первоначалами мира[15]. Лирическая энергия направлена на то, чтобы обеспечить бытийное оправдание индивидуального опыта. Другая "сквозная метафора" донновских "Обращений к Господу..." — уподобление борьбы с болезнью обороне крепости от осаждающей вражеской армии. Мотив этот варьируется Донном на протяжении всей книги, обрастает новыми и новыми подробностями: то первый приступ болезни сравнивается с пушечным залпом неприятельской артиллерии ("Медитация I"), то душа и тело человека сравниваются с авангардом и арьегардом армии на марше ("Увещевание XVI"), то принятие пищи больным приравнено к снабжению армии продовольствием ("Медитация XV"). Сравнения Донна ярки и точны — и современному читателю невдомек, что корнями своими они уходят в довольно расхожие представления той эпохи: Враг рода человеческого во главе армии Болезней, Недугов и Напастей осаждает Крепость Телесного и Духовного здоровья. Образ этот имеет собственную, вполне разработанную иконографию — достаточно указать на гравюру Яна Теодора де Бри, одного из самых известных книжных графиков той эпохи, которая использована в этой книге в качестве заставки к Первой триаде[16].
12
Отметим, что именно это качество ряд исследователей считает отличительной чертой школы поэтов-метафизиков. Так, Джозеф Энтони Маццео пишет "Для поэтов-метафизиков поэтический образ был ценен не в силу того, можно или нет представить его зримо, — он не имел ничего общего со своим "физическим наполнением". В нем ценилась сам характер связи, устанавливаемой между явлениями". — Mazzeo Jozeph Antony. A Critique of Some Modern Theories of Metaphisical poetry / Clements Arthur L (ed.). John Donne's Poetry. N.Y., London. 1991. P. 175.
13
Raleigh Walter, Sir. The History of the World. Ed by CA Patrides. London, 1971. P. 126.
14
Mazzco Jozeph Antony. A Critique of Some Modem Theories of Metaphisical poetry // John Donne's Poetry / Clements Arthur L (ed). New York, London. 1991. P. 168-177.
15
См.: Нестеров А. К последнему пределу. Джон Донн: портрет на фоне эпохи // Литературное обозрение. Э 5, 1997. С. 12-26: Нестеров A. Hermetica versus poetica: изменение парадигм английской культуры от царствия Елизаветы Тюдор к правлению Якова Стюарта / Культура в эпоху цивилизационного слома. М, 2001. С. 442-457.
16
Мы осознано взяли для заставок к соответствующим частям "Обращений к Господу..." алхимические гравюры той эпохи. С одной стороны, алхимия тогда была тесно связана с медициной, и многие из алхимических практик, представленные на этих гравюрах, имели прямое касательство к тем способом лечения, которые испытал на себе Донн. С другой стороны, эти гравюры рассчитаны на "чтение" — и представленная таким образом информация является своеобразным комментарием к тексту Донна. Укажем здесь некий "вектор истолкования" этих изображений, прокомментировав первую из гравюр, предпосланную "Обращениям к Господу" как целому. Данная гравюра взята из трактата Генриха Кунрата "Amphitheatrum Sapientiae Aeternae" ("Театр вечной мудрости", Ганновер, 1609) и изображает кабинет алхимика. Четыре музыкальных инструмента на переднем плане — виола, лютня, скрипка и лира — олицетворяют четыре первостихии: землю, воду, воздух и огонь. Только при равновесии этих элементов, когда они звучат единым ансамблем, может быть достигнут правильный результат в работе алхимика. Весы на столе символизируют равновесие "композиции делания", линейка — меру и т.д. Фигура алхимика, преклоненного в молитве перед алтарем, указывает, что следует постоянно помышлять о Боге и только волею Господа может быть достигнут успех. Книги в шкафу символизируют "мудрость, вечное знание, чей источник — Бог". Лабораторные же инструменты справа указывают на практический характер Алхимического Делания.